Разорвать тишину

Гаврилов Николай Петрович

Погладьте бездомного котенка, скажите ему одно единственное ласковое слово, и вы замените ему собою весь мир. Художник с карими впечатлительными глазами, одетый в запачканную болотной грязью студенческую шинель со споротыми петлицами, был первым и единственным человеком на земле, видевшим в безликой бродяжке живую душу, не менее других имеющую право на мечты. До встречи с Мишей, никто на бедняжку внимания не обращал, а если ее и замечали, — только для того, чтобы прогнать. Она с самого детства была всем помехой, но вдруг оказалось, что может быть кому-то нужна, и от этого неожиданного открытия девушке все время хотелось плакать, словно внутри нее что-то растаяло и теперь выходило

наружу слезами.

В первый день после высадки на пустынный берег Миша не отходил от костра и только растерянно озирался, не желая поверить, что все происшедшее относится непосредственно к нему. А она тихонько сидела рядом, робко касаясь его плеча. Жена инженера в расстегнутой собольей шубе, собирая мокрые сучья для костра, незаметно бросала быстрые взгляды в сторону молодой пары. И если бы кто-нибудь сказал немой бродяжке, что эта странная взрослая женщина, всю свою жизнь прожившая где-то с домработницей, обметающей мебельную пыль связкой из петушиных перьев, с вечным «добрым утром» при пробуждении и дежурными поцелуями перед сном, — ей завидует, она бы подумала, что над ней смеются. Больше всего на свете девушке сейчас хотелось погладить руку художника и назвать неподдающееся ее произношению с самого детства свое имя, но как ни стралась, все никак не могла его выговорить.

— Вот, тебе и Мише, — на следующий день сказала Вера, передавая девушке четыре проросшие картофелины, ржаной сухарь и два маленьких куска колотого сахара из мешка, добытого мужем на барже. Долина обнажала души, у инженера тоже были продукты, но он не спешил делиться с остальными, хотя отлично видел, какими глазами его провожают, когда он ненадолго скрывается в шалаше. А вот Вера так не могла. Мешок похудел, но зато на ее сердце на минуту стало легче.

— Дня два еще продержимся. А там, как Господь даст, да?.. — тихо произнесла она, отдавая в руки девушки продукты. Немая, не поднимая глаз, застенчиво кивнула и вернулась обратно к костру.

В тот момент Миши в лагере не было, он с монахом ушел искать дрова на вершину холма. Греющийся на весеннем солнце Аркадий Борисович заметил, как бродяжка тщательно протерла каждую из картофелин сухой листвой, затем зарыла их в красноватых, подернутых пеплом, углях костра и присела рядом, подперев ладонью подбородок. Сухарь и два кусочка сахара она положила на камень возле своих ног.

Не имея возможности выразить свои чувства словами, немая девушка выражала их в поступках. Она неподвижно сидела на мокром бревне и смотрела своими зелеными глазами то в сторону развалин фактории, откуда должен был появиться художник, то на сахар, то на серую золу, под которой пекся картофель. Один Аркадий Борисович видел, сколько сил ей понадобилось, чтобы победить искушения голода. В какое-то мгновение девушка не выдержала, схватила кусочек сахара, быстро лизнула его несколько раз, но тут же остановилась, словно кто-то невидимый придержал ее за руку, и медленно положила желтый липкий осколок обратно.

Когда Миша вернулся, его ждал сервированный на камне стол. Отвечая на безмолвный вопрос художника, девушка жестом показала, что уже поела, что все осталось только ему, и, как-то по-детски улыбаясь, стала внимательно наблюдать, как он ест. Рисующий изнанку мира авангардист, не замечая ее блестящего взгляда, торопясь и обжигаясь, жадно хватал горячий картофель, хрустел ржаным сухарем, облизывал измазанные пальцы, а она сидела рядом и, блестя глазами, светилась от своего маленького счастья, словно уже находилась в раю…

Наблюдая эту простенькую сценку, пожилой Аркадий Борисович лишний раз подивился величию человека, когда он любит. Во все времена, от самой зари человечества, мудрые философы истирали языки,

объясняя сидящим во тьме людям, на каких недосягаемых высотах находится счастье. А вот безымянная, и скорее всего неученая бродяжка, в эту секунду твердо знала, что ее счастье уже рядом.

Невысокая, тонкая, со скуластым лицом и бездонными зелеными глазами, в которых маленькими искорками поблескивало что-то более вечное, чем само небо, одетая в просторный жакет и длинную, много раз штопаную юбку, со строгой морщинкой на переносице, бродяжка сейчас напоминала юную мать, заботящуюся о большом, но беспомощном, как все мужчины, сыне. Из восьми сотен самых разных людей, собранных чужой волей на краю света, она одна понимала, зачем ей надо было сюда приплыть.

* * *

Если бы поселенцы с самого начала знали, что они брошены и забыты, если бы они с самого начала понимали, что никакой помощи к ним не придет, и что они никому, кроме себя, не нужны, то может быть тогда и не произошло бы тех страшных событий, вошедших в перечень самых засекреченных трагедий молодой страны. Может быть, тогда нашлись бы лидеры, объединившие сотни потерявших себя одиночек в единый сплоченный коллектив, подчиненный законам общего, а не личного выживания. Но это была совсем другая история, история с героями, и нам бы не пришлось узнать обо всей низости человеческой сущности и безвестных подвигах давно исчезнувших с лица земли людей, поминая которых, хочется расставить свечи перед всеми иконами.

Но не будем забегать вперед.

На четвертые сутки с момента появления людей на пустынном речном берегу, в лагерь Измайловых пришли уголовники. И пришли они вслед за немой бродяжкой. Как потом стало известно, пока урки кружком сидели у костра, передавая из рук в руки закопченную кружку с дымящимся, черным, как деготь, чаем, кто-то залез в занятый ими полуразрушенный лабаз и вынес оттуда две банки тушенки и буханку засохшего хлеба. Чтобы найти того, кто их обокрал, блатным понадобилось всего два часа.

К группам людей, расположившихся возле костров по всей территории фактории, подходили то улыбающийся Лужа, то Лева Резаный — тихий, неприметный пожилой человек, всегда прячущий свои глаза под покрасневшими веками. Уголовники здоровались, подсаживались, о чем-то разговаривали с сидящими людьми, затем вставали и переходили к следующему костру. Сами ложь, они великолепно чувствовали ложь в других. Не поднимая шума, даже не показывая, что они обнаружили пропажу, урки, незаметно для посторонних глаз, осторожно шли по следам похитителей, постепенно сужая круг поисков в одну точку. Подобным образом волки, опустив морды к самой земле, терпеливо и настойчиво выслеживают в заснеженном лесу раненую косулю.

Через два часа к Козырю подвели невысокого испуганного мужика в рваной шапке с длинными опущенными ушами. Лева сразу сунул ему в руки газетный сверток с махоркой.

— Немая это. Девчонка, что в лагере доктора живет, — несмотря на скрытый страх, уверенно сказал мужичок. — Сам видел, как она в кустах консервы под кофту прятала. Самого доктора сейчас в лагере нет, он по болотам на восточном берегу лазает, знаки ищет, а она там. Возле костра сидит.

Через десять минут Козырь и его люди вышли из кустов к шалашу Измайловых. Вера с Санькой и актрисой в этот момент сидели на бревне, греясь на солнце. Рядом находились немая, художник, монах Досифей и Аркадий Борисович. Совсем старик, с седой головой и такими же седыми бровями, он прикрыл глаза, подставляя лицо теплым солнечным лучам. День выдался ясный, высоко в синеве неба быстро бежали кучевые облака, ветер с Оби порывами стелил по воде затоки дым многих костров. В воздухе стоял запах весны.