Разорвать тишину

Гаврилов Николай Петрович

Все это время растерянный Санька сидел рядом с мамой и жалел, что здесь не было его отца. В двенадцать лет родители еще кажутся всемогущими. Мальчишка представлял, как папа раскидал бы в кусты чужих дядек, посмевших снять с его мамы крестик и бивших ногами немую девчонку, которая была ненамного старше его самого.

Он был еще маленький и верил в то, что добро всегда сильнее.

Когда урки скрылись в кустарнике, Вера вместе с актрисой подняли немую бродяжку с земли, наскоро замотали чистой тряпкой ладонь и увели к затоке. Там женщины помогли ей смыть кровь с лица и рук и кое-как почистили ее одежду. Бродяжка не хотела возвращаться

в лагерь, она плакала, мотала головой и что-то мычала, но они почти силой привели ее обратно.

Когда они пришли на поляну, там уже находился Алексей, он сидел возле костра и с каменным лицом слушал возмущенные речи инженера. В своих поисках он сегодня несколько раз провалился в болоте по пояс под рыхлый мох и до прихода в лагерь, выдавая желаемое за действительное, все мечтал снять с себя насквозь пропитанную болотной грязью одежду, но переодеться было не во что. Мало того, теперь оказалось, что у них нет ни крошки продуктов. А вместе с ними нет и будущего.

— Вы только посмотрите, она еще имеет наглость сюда придти! — вскочил на ноги инженер, едва заметив на поляне полураздетую бродяжку, поддерживаемую за плечи Верой. — Это из-за нее они у нас все забрали. Все! Что нам теперь — мох варить? — забыв о немоте девушки, кричал он ей прямо в лицо.

Подвижные, как вода, характеры чувствуют только свою боль и способны прощать только себя. Красный от злости инженер, словно не замечал зажмуренные до предела глаза бродяжки и трясущиеся руки, которыми она все время запахивала свой жакет с оторванными пуговицами. Он вообще ничего не замечал и еще долго бы упивался своим негодованием, но монах Досифей вдруг молча подошел к пошатывающейся девушке и помог Вере усадить ее к костру. Инженер тогда почему-то сразу осекся и скрылся в своем шалаше.

Еще один насыщенный событиями день подходил к концу. Когда на поляне утихли последние негромкие разговоры, инженер, убедив себя и жену в правильности своего поступка, сам снял с нее рыжеватую соболью шубу и лично отнес блатным. Жена спокойно согласилась со всеми его доводами, помогла ему аккуратно свернуть дорогую шубу в объемную скрутку, но в темноте шалаша инженер не заметил, как странно она на него смотрит. Верхней одежды у нее больше не было, но женщина почему-то ему об этом не напомнила.

Исчезающий в прошлом день принес не только потери. Ночью Вера на минутку вышла из шалаша и увидела у костра две соединенные неподвижные фигуры. Миша Беленький обнимал немую за плечи, а она сидела, низко опустив голову. На поляне было тихо-тихо, пламя костра освещало выступающие из темноты стволы деревьев и красноватым мерцанием отражалось в блестящих глазах девушки. Если бы она на самом деле была воздушной, не знающей горя принцессой, выросшей и воспитанной в просторных залах дворцов, куда не доходит шум темных улиц, она бы выражала свою любовь как-то иначе. Но она была обычной бездомной бродяжкой, и просто украла консервы для другого.

На поляне было тихо-тихо, пламя костра освещало выступающие из темноты стволы деревьев и красноватым мерцанием отражалось в блестящих глазах девушки, напоминая художнику отблески того самого огня, в котором когда-нибудь обязательно сгорит вся наша память о плохом.

Глава 5

Если, расширяя видимый горизонт, подняться над туманной речной долиной высоко-высоко в небо, то бугристая, усыпанная тысячами озер заболоченная равнина постепенно станет напоминать разноцветные

соты почти правильной формы. С высоты неба болота покажутся совсем не страшными, даже красивыми. От неравномерно наметенного снега, зимой соты окрашиваются в черно-белые цвета, летом они насыщенно-зеленые, с яркими синими вкраплениями реликтовых ледниковых озер, а ближе к осени бесконечные торфяники покрываются кроваво-красным клюквенным ковром, с янтарными полосами морошки.

Если подняться еще выше, далеко на севере заблестит свинцовым блеском холодное Карское море и забелеют вечные льды Арктики. А на западе, за туманными отрогами Уральского хребта, то тут, то там, засветятся электрическими огнями большие и малые города. Но туда будет можно вернуться, лишь отрастив крылья. Вход в изрезанную водоразделами долину широк, — посмотрите на раскинувшуюся среди болот бескрайнюю Обь, а вот выхода из нее нет.

Эта книга основана на реальных событиях, мы лишь подслушали рыдания тех, кого давно нет. На пятый день существования на туманной гряде призрачного поселка, в фактории произошло страшное событие.

С самого рассвета небо над горизонтом заволокло серыми тучами. Стало накрапывать, неподвижная вода затоки покрылась мелкими пузырями. В камышах зашуршало. Капли дождя стекали по голым ветвям кустарника и сосновым иголкам на мокрую землю, собираясь в лужи на дне неглубоких ложбин. Над сибирской равниной началась полоса затяжных сезонных дождей.

Под шум дождя хорошо спится, если в спальне тепло и уютно, и шторы задвинуты, и никуда не надо спешить. Но в шалаше, который даже в солнечную погоду не воспринимается как дом, сразу стало сыро и противно, холодная вода каплями просачивалась сквозь переплетение еловых лап и капала прямо на лицо. В таких условиях вдвойне пропадает воля к сопротивлению, уже и мечтать не хочется, говорить не хочется, ничего не хочется, кроме того, чтобы безнадежно затянутое небо прояснилось, и солнечные лучи согрели остывающую кровь.

В то утро Алексей решил остаться в лагере и, взяв с собой Саньку, пошел искать сухие дрова на восточном склоне гряды.

Земля раскисла, ноги в городских ботинках скользили в грязи, капли воды срывались с потревоженных ветвей кустарника, попадая за воротник мокрого пальто. Пройдя сквозь кустарник, отец и сын вышли к лежащему в камышах поваленному дереву и уже собрались подняться чуть выше, но возле самого болота неожиданно увидели толпу неподвижно стоящих людей. Поселенцы стояли, в полном молчании окружив одинокую пихту, растущую среди зарослей камыша, и было в этом молчании что-то такое непонятное и пугающее, что Алексей сразу инстинктивно прижал руку Саньки к себе. В следующее мгновение он увидел, что за спинами людей что-то белеет.

Через минуту, медленно подойдя поближе, доктор и его сын увидели то, что будут помнить до самой смерти. К потрескавшемуся стволу пихты была привязана голая девочка, голова ребенка безжизненно свисала на искромсанную ножом грудь, ярко-красные руки и ноги смотрелись как-то неестественно тонко.

Через секунду дрожащий как в ознобе Санька вдруг понял, что с рук и ног девочки было срезано все мясо, и сжал зубы, чтобы не вскрикнуть. Места, где раньше находились икры, бедра и мышцы рук еще кровоточили; дождь размывал с остатков мяса кровь и смывал ее на землю розовыми ручейками. Рядом с окровавленными ногами темнело пятно, там же валялась одежда девочки, на куртке сверху лежали детские вязанные носки с дыркой на одной пятке.