Разорвать тишину
Шрифт:
Отцу Александру оставалось жить меньше часа. Он был без сознания, но еще дышал. Женщина протирала платком почерневшие глубокие порезы, и ей казалось, что лицо священника постепенно приобретает черты сурового спокойствия, точно такого, какое было у нее на душе.
Между тем, на вершине возвышенности творилось что-то невообразимое. Оставленный блатными возле бревенчатой стены недостроенной часовни мешок с мукой сразу был разорван, люди горстями хватали муку прямо с земли и засыпали себе за пазуху, многие от жадности и отсутствия опыта тут же пытались ее есть и задыхались, не в силах откашляться от попавшей в легкие перемолотой пыли. Другие бежали к воде, и в шапках, кепках или просто в ладонях разводили болтушку и торопливо пили, выливая половину себе на грудь. Один мужик со всклоченной
Почти мгновенно там вспыхнула драка. В полной тишине, прерываемой лишь звуками ударов и стонами, люди бились насмерть, словно делили не остатки муки в разорванном мешке, а саму жизнь. Трещали ветки кустарника, кто-то уже валялся в луже, зажимая руками разбитую голову, а кто-то, с искаженным от ярости лицом, обхватив двумя руками толстый тяжелый сук, наносил удары каждому, кого успевал увидеть, не деля мир на своих и чужих, потому что своих здесь не было. В той драке было что-то темное, неестественное, нереальное, словно с убийством священника зверь мрака наконец вырвался на свободу и, прячась под разными лицами, не в силах укусить небо, грыз сам себя. Остальные ссыльные врассыпную разбегались в кустарник.
Лагерь верующих за несколько минут был разнесен в щепки. Мешки с перемолотым зерном искали повсюду, перевернули все шалаши, раскидали поленницу с дровами, протыкали заостренной жердью землю вокруг стены часовни, некоторых верующих пытали, но так ничего и не нашли. Муки нигде не было, как не было воображаемого сказочного богатства в маленьком складике припасов под еловым навесом — царстве Зинаиды. Погромщики нашли там только два куска жира в котомке, морковь, проросший лук и полмешка перемешанных с крошкой сухарей. Прихожане сами голодали, но поверить в это никто не хотел.
— Говори, куда спрятал муку, гад! Говори!!! — кричал в полный голос цепкий, как жук, бездомный с темно-коричневым испитым лицом, схватив за воротник полушубка согнутого в коленях певчего из приходского хора. — Где вы ее закопали? Отвечай! Думаешь, хитрые, чуть-чуть муки раздали, чтобы вопросов не было, а остальное для себя — чтобы тайком жрать? Говори, сука, иначе сейчас повесим на первой осине…
Певчий зажимал руками разбитую голову и что-то мычал, брызгая кровью.
Погромам только стоит начаться, а дальше их ничем не остановишь. Прошло всего пятнадцать минут с того момента, как Алексей с художником услышали о находке муки, но пока они подошли к лагерю верующих, он уже был разгромлен. Еще не зная, что произошло, они осторожно поднимались по гряде, с удивлением прислушиваясь к далеким крикам. Возле первых строений бывшей фактории на них вдруг выскочил какой-то мужик в разорванной окровавленной рубахе. Задыхаясь и поскальзываясь на размокшей от дождя земле, мужик метнулся было к разрушенному складу, но потом повернулся и побежал к спуску на берег, крестясь на ходу.
— Что-то здесь произошло. Найдем отца Александра и сразу назад, — почему-то шепотом произнес Алексей, обернувшись к идущему сзади художнику. — Не нравится мне все это…
Разносящиеся повсюду крики заставляли всему внутри сжиматься в тревожном предчувствии. Когда опасность не видишь, она подавляет. Постоянно оглядываясь и медленно ступая по лужам, они вышли из кустарника на самую вершину холма и, не дойдя десяток метров до стен построенной за ночь часовни, резко остановились. Дальше идти было некуда. Тот, у которого они шли попросить муки, лежал на земле под дождем, откинув в сторону неестественно вывернутую руку в задравшемся рукаве старенькой рясы. Рядом со священником лежал еще кто-то, черный и страшный, а возле них в полном молчании сидели парень со скуластым широким лицом и поникшая пожилая женщина. Белый платок окончательно съехал с ее головы на плечи, обнажая собранные в пучок седые волосы, заколотые дешевым деревянным гребешком. С первого взгляда было ясно, что осматривать священника незачем, темневшее под его телом пятно крови говорило само за себя. Кстати, его убийцу больше никто никогда не видел. Как только возле мешка с
— Поможете его похоронить? Чтобы успеть до захода солнца, — едва взглянув на подошедших, тихо спросила пожилая женщина, словно продолжала давно начатый разговор. Она узнала Алексея, его многие узнавали, хотя судьба словно заставляла его приходить к людям тогда, когда он был уже не нужен. — Посмотрите, что они сделали с нашим батюшкой…
Алексей кивнул головой и без лишних слов опустился коленями на мокрую землю перед неподвижным телом священника. Он уже знал, что ему придется сказать этой седой женщине и скуластому хмурому парню, воспринявшим его появление как чудо, и в тот момент ненавидел свою профессию. Пульс еще прощупывался, но совсем слабо, сердцу не хватало вытекшей на землю крови. Испачканными липкой кровью руками Алексей поднял веки священника, всматриваясь в закатившиеся зрачки, затем разорвал воротник истрепанной рясы, обнажая почерневшие колотые раны на шее и впалой груди, и повернулся к дышащему ему в затылок парню:
— Слушай, как тебя зовут?
— Иван… — немного отодвинувшись, коротко ответил парень. Только сейчас Алексей заметил, что все его лицо покрыто рыжими веснушками.
— Очень хорошо. Нужна твоя помощь, Ваня. Принеси мне в котелке или кружке побольше воды. И постарайся найти как можно больше перевязочного материала — ну там бинтов или тряпок каких-нибудь чистых. Хорошо?
Затем Измайлов поднялся на ноги, вытер мокрой листвой руки и, не отвечая на немой вопрос женщины, подошел к стоящему в стороне художнику.
— Шансов нет, — тихо зашептал он, словно его могли услышать не только седая женщина, но сам находящийся уже почти в небе священник. — Проникающие раны не глубокие, но широкие, и их слишком много. Вся кровь на земле. Твою мать, вечно я поздно прихожу… Тут другой вопрос. Слышишь, что в фактории творится? — чуть громче спросил Алексей. Словно в подтверждении его слов, с берега затоки раздался пронзительный женский визг и резко оборвался на самой высокой ноте.
— Я останусь здесь до конца. Понимаю, что сделать уже ничего нельзя, но не могу иначе… А тебе, Миша, надо вернуться в лагерь и предупредить всех наших. В шалаше лучше не оставаться, загасите костер и уходите на время в кустарник на восточной стороне. Там вы будете в безопасности. Люди кровь почувствовали, теперь они не скоро остановятся… Я вас там найду.
Миша молча кивнул головой. В последнее время он уже мало напоминал того услужливого, немного восторженного молодого человека из светлых и добрых сказок, с которым они познакомились в эшелоне. Сейчас он был предельно серьезен и немногословен.
В эти минуты волна стихийных грабежей уже перекинулась на берег затоки, сейчас там кого-то били, кого-то тащили по земле и вырывали из рук чемодан, стараясь отлепить от кожаной ручки судорожно сжатые пальцы. Слабых и робких никто не жалел. И плакал детскими слезами возле почерневших свай заросшего камышами причала больной и жалкий Поликарп Иванович, закрывая руками окровавленный рот с выбитыми золотыми зубами.
Не плачьте, Поликарп Иванович, пусть вам будет утешением, что те, кто над вами издевался, навсегда останутся лежать неподалеку от вас. Вход в эту долину широк; посмотрите на раскинувшуюся среди болот бескрайнюю Обь — а выхода из нее нет. И будут тускло поблескивать на свежем снегу ваши золотые коронки вместе с сорванными серьгами и крестиками, рассыпавшись из истлевшего кармана вашего обидчика. Вам не придется его долго ждать за пределами жизни…
Отец Александр умер сразу после ухода художника. Скуластый сероглазый парень принес откуда-то целый ворох порванных на бинты тряпок, Алексей аккуратно забинтовал раны, но все было нужно только для успокоения врачебной совести, порезы и так уже не кровоточили. Последние секунды он только протирал посиневшие губы священника мокрым тряпичным тампоном. Никто, а меньше всего сам Алексей, не смог бы объяснить, почему он решил остаться здесь до конца. Раньше они с батюшкой почти не общались, даже не были толком знакомы друг с другом. Это было трудно выразить в мыслях, но отец Александр был для него близким, как бы своим, а своих никогда не бросают, иначе жить на земле будет просто незачем. Так думал Измайлов.