Разрешение на жизнь
Шрифт:
На этот раз Гуру ошибся. То ли усталость последних дней, то ли осадок от разговоров с Панафидиным и Промежностью, то ли просто сказывалась старость, но он вместо того чтобы начать унижаться, «спустил Полкана». А гаишник, молча выслушав, его гневную и не совсем цензурную тираду, приказал поставить машину к обочине и начал по рации вызывать патруль, чтобы привлечь «распоясавшегося водителя за хулиганство».
Жене, которому сегодня даже временное задержание было абсолютно не с руки, начал предлагать деньги, чем вызвал злорадную усмешку капитана: «Ты, дескать, молодец против овец, а против молодца и сам – овца».
Этой усмешки Гуру стерпеть уже не смог, опять сорвался и начал поливать гаишника такой грязью, нагонять такой жути, так прессовать, как не делал этого уже много лет, пожалуй, с зоны.
Никто не знает, чем бы все это кончилось, потому что рожа капитана, потеряв естественный свекольный оттенок, побелела, потом позеленела, и он начал расстегивать кобуру. Спасла Гуру Люська, предпоследняя жена и, наверное, единственная женщина, которой Женя, сколько он помнил, никогда не изменял.
Она проезжала мимо, узнала Гуру и остановилась. Что-то пошептала в ухо капитану, поулыбалась ему, потом нечто вложила в руку, и Женю отпустили. Люська привезла его к себе, и они, поужинав, забрались в постель, как в старые времена. Сейчас она спала, блаженно улыбаясь, а Женя вспоминал, как они расстались.
Тогда, почти четыре года назад, уже с утра был дежурный скандал, потому что ни один не хотел уступить другому. Люська требовала, чтобы они этот день провели друг с другом, потому что это был небольшой юбилей то ли их свадьбы, то ли встречи, и для нее все это было необычайно важно. А у Гуру было назначено несколько деловых стрелок, он, как всякий неритуальный человек, начисто забыл об этом юбилее. Короче, в итоге она обозвала его негодяем, а он ее – графиней Жопченко (ее фамилия была Зобченко), хлопнул дверью и выскочил на улицу.
Женя тогда только купил себе мобильник, поставил на нем определитель, и ему безумно нравилось, что теперь, когда он ввел в память нужные номера, можно не думать, кто тебе звонит, а просто посмотреть на экран монитора. Где-то в середине дня, между двумя встречами, он шел к машине, когда на него налетел молодой парень, который слезно просил у него мобильник позвонить, мотивируя это тем, что к нему на пейджер пришел вызов с просьбой о срочном звонке, а ни один телефон в округе не работает. Он тряс в руке какие-то жалкие десятки, предлагая заплатить.
Гуру, который никуда не спешил, протянул ему трубку и стоял, не слушая, но слыша, как парень умолял какую-то «Ласточку» не расстраиваться так из-за старого козла, обещая сейчас же приехать и утешить. Женя подмигнул молодому человеку, когда тот вернул ему трубу, и поехал по своим делам дальше.
Примерно через час он все же решил помириться с женой и достал телефон, чтобы позвонить Люське. Каково же было его удивление, когда он увидел на мониторе надпись «Дом». Гуру был готов поклясться, что домой не звонил за этот день ни разу, но надпись в разделе «Набранные номера» смотрела на него с голубовато-белого экрана. И тогда, пару минут подумав, он понял, кто такая эта самая «Ласточка».
Люська пошевелилась, открыла глаза и сквозь сон, но очень отчетливо сказала:
– Вернись ко мне, Гуру. Я очень виновата перед тобой, и ты меня прости, правда… Я что хочешь сделаю, только прости меня.
А Женя лежал, смотрел в потолок и злился. Вот и лошадиная задница. Ну как объяснить ей, глупой бабе, что он не может, не «не хочет», а «не может» этого сделать. А хочется остаться – до зубной боли, до судорог, до крика. Но ведь он тогда перестанет быть Гуру.
Женя кончиком указательного пальца провел Люське по носу и решил все же попробовать объяснить ей все это, когда запищал его телефон. Он посмотрел на табло – пришло сообщение: ребята из агентства приготовили отчет за вчерашний день и назначали встречу.
ГЛАВА 4
5 апреля, среда
Если взглянуть сквозь витрины на интерьер окружающих антикварных лавочек, а их на этой улице было немало, Дорин уже миновал штук пятнадцать и впереди, судя по вывескам, было не меньше, ни Найт, ни его приятель «Марио Риццони, антиквар из Мюнхена» особого успеха на этом поприще не добились. Хотя, говорят, иногда через такие небольшие магазинчики проходят самые невероятные предметы. Но в принципе витрины напоминали магазины среднего уровня на Арбате: две-три серьезные вещи, полтора десятка приличных, остальное – хлам. Есть, конечно, и на Арбате достойные места, но если в среднем…
Хотя витрина «Марио Риццони, антиквара из Мюнхена» все-таки выделялась на общем фоне по двум причинам: во-первых, было представлено немало русских вещей, во-вторых, откровенных «керосиновых ламп» здесь не было. «Керосиновыми лампами» с легкой руки кого-то из антикваров в дилерской среде называли вещи старые, но никакого отношения к их бизнесу не имеющие. Отдельные предметы из дешевых фарфоровых сервизов, неполные комплекты мельхиоровых ложек, пластмассовая бижутерия пятидесятых годов, ненужные номера ненужных журналов, неполные комплекты сочинений забытых писателей, одинокие подсвечники страшного вида, картинки, нарисованные пьяными сапожниками для украшения своего быта, люстры массового производства и поточные керосиновые лампы, наконец, – и объединялись в устах профессионалов словом «хлам», которым были набиты многие европейские и российские магазины. Дорину, воспитанному на изысканном вкусе Лены, казалось, что в таких лавочках торгуют из-под полы чем-то еще – наркотиками, оружием, порнушкой для извращенцев. Потому что прокормиться на продаже этого мусора, с его точки зрения, было невозможно.
«Марио Риццони, антиквар из Мюнхена» явно торговал антиквариатом и только антиквариатом. Андрей, войдя в его магазинчик, быстро окинул взглядом полки. Вот это – любопытный предмет, вот это надо посмотреть, спросить цену этой табакерки…
– Guten Аbend, – раздалось у него за спиной.
Дальше последовала фраза по-немецки, которую Дорин не понял, но по смыслу и интонации она явно означала вежливое предложение помощи.
– Esxuse me, I speack only English, – отозвался Андрей.
– И еще русски, да?
Хозяин был лыс, большенос и улыбчив. Совсем не похож на итальянца, скорее на пожилого еврея.
– Вы говорите по-русски? – повернулся к нему Дорин.
– Десять слов. Моя дочь знает русски, но ее здесь нет. Мы можем говорить ангельски… What are you intresting in?
Дальше разговор пошел на английском:
– Можно взглянуть на эту табакерку?
– Конечно.
– А сколько она стоит?
Хозяин, Андрей понимал, что это, видимо, и есть «Марио Риццони, антиквар из Мюнхена», назвал цену. Она была не большой и не маленькой, не такой, чтобы сразу отказаться, но и не такой, чтобы лезть в карман за бумажником. Дорин, конечно же, искал повод, чтобы разговориться со стариком, но не прочь был и чего-нибудь купить для своего бизнеса, да и для начала разговора с торговцем лучшего повода, чем достать деньги и сделать покупку, не придумаешь.