Разрушитель
Шрифт:
– Подожди.
Он извлек откуда-то из-под стола пару небольших рюмок, а следом – бутылку коньяка. Открыл, разлил и подмигнул:
– Ну, что? За встречу, Тамбовцев? Сколько же мы не виделись? Обалдеть, как время летит.
Провел рукой по лысине. Где ты, былая шевелюра? И лицо несколько округлилось.
– С тех лет, – я взялся за свою рюмку.
Чокнулись, выпили, закусили лимончиком. Коньяк приятно разлился внутри, и в голове чуть зашумело. Ровно в меру, дабы будущее не казалось совсем уж безнадежным.
– Как ты? Смотрю –
– Генерал, – улыбнулся Костя.
– Поздравляю! – Я искренне порадовался за приятеля. – Но ты же вроде относился к военной контрразведке? Или как там у вас, оперов? Признаться, и не задумывался.
– Сейчас – к ФСБ. – Говорить о прошлом подчинении Линевич не стал. Словно скрытность, даже по отношению к былым делам, стала свойством натуры.
Да мне и не было особенно интересно. Главное – мужиком в те годы Костя был неплохим. Между прочим – всего лишь капитаном.
Шагнул в чинах. Но и лет прошло… Тут или выйдешь в генералы, или уйдешь на пенсию. Третьего не дано. Если продолжать служить.
– Никогда не знал генерала от Конторы, – признался я.
– Да уж… Считай, узнал, – улыбнулся Костя и подмигнул. – Обмоем?
Темп он взял! Я поневоле взялся за печенюшку. На пустой желудок – потом и не протрезвеешь.
Подняли за большие звезды.
– Ты где сейчас? В Москве? – спросил я, закусывая.
– В ней. Не думал, не гадал…
Энтузиазма в голосе приятеля я не расслышал.
– Был ты коммунистом, – не удержался я.
Без упрека, идейности во мне никогда не было ни на грош, просто какая-то вредная привычка к комментариям.
– Власти меняются, родина остается. Да и не все в прошлом было так безоблачно.
– Не все. Скучновато было, – согласился я. – И не только скучновато. Просто все познается в сравнении. С точки зрения простого человека, тогда было больше главного – справедливости. А сейчас – кто богаче, тот и прав. Плюс – такое впечатление – власти вообще не думают о стране. Или же не понимают ее. Болтовни много, а дел… Тогда хоть промышленность работала, армия могла защитить, даже продуктов своих было больше. При наших-то колхозах. Наука была, хоть какое-то развитие.
Отвечать Линевич не стал. Сразу видно – не политик. Последний бы с жаром принялся вещать о перспективах, временных спадах и грандиозных программах правящей коалиции. Но политики могут себе позволить витание в эмпиреях, а сотрудники Конторы – нет. Насколько я понимаю специфику органов. Сам-то я к ним отношения никогда не имел и не собирался.
– Еще бы узнать – за что меня повязали? Да еще не родная милиция, – закинул я удочку. – Стоял, ждал автобуса, никого не трогал, и вдруг налетели гаврики в масках. С автоматами. И до сих пор не объяснили причин. Обвинений не выдвинули тоже. Я понимаю, как говаривал незабвенный Иван Васильевич, дело шьют, только с чего бы?
– Хочешь сказать – безгрешный, аки голубь? – в тон мне отозвался Линевич.
– Если с церковной точки
Костя вздохнул:
– Имеешь в виду так называемую чипизацию? Но это делается в соответствии с Европейской хартией.
– Нам-то что до нее? Пусть Запад продолжает загнивать с переменным успехом. У них своя дорога, у нас – своя. Зачем слепо копировать чужие ошибки?
– Прогресс. Чтоб его!
– Наверно, я противник прогресса. Но это ненаказуемо. Или – уже да?
– Пока нет. Однако лишняя галочка против человека.
– И много галочек против моей персоны понаставлено?
– Не слишком. Знаешь, сколько набирается отказников? Особенно по религиозным мотивам? Обалдеть!
– Догадываюсь. Не зря же принят закон об обязательности процедуры для многих категорий работников и служащих. Мягкое и неназойливое выдавливание людей из большинства сфер деятельности. Скоро только метла и останется. Хороший выбор – или слушайся, что говорят из-за рубежа, или помирай с голоду. Демократический. Главное – никто никого не заставляет.
– Только меня агитировать не надо, – попросил генерал. – Мне тоже многое не нравится в нынешней ситуации. И вообще, что за чисто русская черта – сразу о политике? Других тем нет? О бабах, к примеру.
– О бабах – мы староваты. Что нового о них можно сказать? Все давно обговорено.
– Так и о политике тоже. Ничего нового.
– Угу. Все, как всегда, все недовольны, все ругаются, но в то же время все – за.
– Злой ты какой-то, – заметил Костя.
– С чего мне в узилище добрым быть?
Сам ведь подумал: сказать или не сказать? Знание – тоже сила. Особенно на фоне грядущего всеобщего бессилия. Хоть подготовиться успеют. Но, с другой стороны, где гарантия молчания? Линевич – мужик классный, жаль, решать такие дела не ему.
– Логично, – согласился Костя.
Ему были неведомы мои колебания.
Интересно, переменил бы он мнение обо мне, если бы все узнал? И обожгла мысль: а вдруг – знает?
Приятель плеснул в рюмки коньяка, и мы дружно встали. Помолчали, выпили.
– Курить-то хоть можно?
– Все балуешься? – вроде с осуждением спросил Костя.
– Нет. Давно втянулся.
– Хотя… дай и мне.
Мы закурили. Константин явно мялся, не зная, как перейти к деловой части разговора. Вздыхал, даже затягивался нервно.
– Говори, чего уж там, – пришел я на помощь старому приятелю.
Он был когда-то особистом в нашем славном полку.
– Ладно, – Линевич решительно затушил сигарету о какую-то банку, явно используемую подлинным хозяином кабинета в качестве пепельницы. – Где ты был семнадцатого августа прошлого года?