Разрыв-трава
Шрифт:
Белозерову были неприятны эти вопросы, шепоток Рымарева, однажды он ему прямиком рубанул:
— Не зуди на ухо! И не подсчитывай сданные города. Наших сил хватит и города обратно отнять, и Гитлера в гроб вогнать… если наушничать не будем.
— Да я же никому…
— Не хватало, чтобы по деревне пошел звонить про убывающие силы.
Когда приходили повестки из военкомата, Рымарев кидался к ним, с лихорадочной поспешностью перебирал, называя фамилии колхозников, говорил Белозерову:
— Нам с тобой нет…
Дела в последнее время подзапустил, про аккуратность свою позабыл, нередко приходил в контору небритым, с осоловелыми, как от длительной бессонницы, глазами. Сейчас перед Стефаном Ивановичем был прежний Рымарев, чистенький, щеголеватый, а главное веселый. Может, на фронте какие перемены? Спросил его об этом.
— Какие там перемены! — безнадежно махнул рукой Рымарев. Да это уже не наша печаль. То есть наша, конечно. Но на нас ложится другая ответственность производство хлеба. Пытаюсь провести реорганизацию. Но ты видел, какая сознательность у некоторых?
— Людей на курсы трактористов подобрали?
— Не всех еще.
— Запиши Настасию Изотовну… Да, Лука Богомазов вернулся.
— Разве его не посадили?
— Нет.
— Так теперь посадят.
— Навряд ли…
— Но почему? Мне представляется, еще никому не удавалось избежать наказания…
— А за что? Какая вина у него?
— Вы сами прекрасно знаете, Стефан Иванович.
— Я нет. А ты знаешь? Я это как председатель сельсовета спрашиваю. Если тебе известны преступные факты, я обязан арестовать Богомазова.
— Какие у меня могут быть факты? И вообще это не мое дело.
— Раз не твое, помалкивай.
— Так ведь я только с вами поделился.
— Я что, копилка для сплетен?
— Какой-то вы странный сегодня, Стефан Иванович. Я плохо вас понимаю. И мне неприятно…
— А мне? — с вызовом спросил Белозеров, помедлив, круто переменил разговор. — Кого определили в трактористы? Дай список.
Список, как и любая бумага, сделанная Рымаревым, был образцом аккуратности: листок разграфлен на столбики в одном имя, отчество, фамилия, в другом год рождения, в третьем образование. Просмотрев список, Белозеров ткнул пальцем в фамилию сына Викула Абрамыча.
— Этого вычеркни.
— Почему? Он добровольно пожелал.
— Мало что! Выучим, а его в армию заберут.
Что в этом плохого? Квалифицированные люди и в армии нужны.
— Без тебя знаю… А кто здесь работать будет? Девок учить надо. На них вся надежда.
— Если вы так считаете, я не возражаю.
— Теперь вот что… На днях собери всех колхозников. Большой разговор с народом нужен. Белозеров сел на подоконник.
По улице, закатав штанишки до колен, бегали ребятишки, расплескивая лужи босыми ногами; вода, подсвеченная солнцем, взлетала золотыми слитками, и мокрые ноги ребят тоже были золотыми. Его детишек здесь не было. Старшие, близнецы Ревомир (революционный мир) и Ким (коммунистический интернационал молодежи), приболели, коклюш у них, младшая дочурка, Светлана, еще мала, чтобы на улице бегать. Феня опять тяжелая. Совсем это не ко времени. Война… Тяжело на душе, тоскливо. Все смяла, сдвинула с места…
— Что-то я еще хотел сказать… — Белозеров отвернулся от окна.
— А у меня новость, — примирительно улыбнулся Рымарев. — На тебя и на меня бронь дали.
— Что еще за бронь такая?
— Освобождение от службы в армии. Вменяется в обязанность сражаться на трудовом фронте.
«Уж не этому ли радуешься? — с подозрением глянул на него Белозеров. — Ну точно, этому!»
— Хм, бронь…
— Да, Стефан Иванович. Нужные мы здесь люди, оказывается.
Настороженным, чутким слухом Белозеров уловил в тоне Павла Александровича нотку хвастливого самодовольства и с неприязнью сказал:
— Я бы этому не стал радоваться. Он соскочил с подоконника.
— А кто радуется? — обиженно шевельнул усами Рымарев. — Кроме того, учти, я бронь не просил.
Весь этот разговор казался Белозерову мелким, ничтожным, закипая злостью, сказал:
— И попросить не постыдился бы! Не вижу, что ли… К едрене матери твою бронь! Понял? Страна истекает кровью, а тут бронь!
— Стефан Иванович, вы оскорбляете меня и горячитесь совершенно без основания. Там, он поднял вверх палец, гораздо лучше знают, кому что надлежит делать в опасный для Родины час. Было бы безрассудством, непростительным и вредным, ставить под сомнение подобные установки. Воля партии превыше всего.
— Ловко ты умеешь, когда тебе выгодно, партией подпираться! Правильными словами кривоту души прикрываешь.
— Товарищ Белозеров, попрошу вас!..
— Помалкивай! О партийном долге и я кое-что кумекаю. Долг члена партии работать в самых жарких местах. А где такое место сейчас? Не в Тайшихе, Павел Александрович. Скажу и другое. От веку, когда на нашу землю шел враг, все настоящие мужики брали в руки оружие, а дома оставались бабы, старики и калеки. Так что, я баба, старик или калека?
— Почему вы все это мне говорите?
— Да потому, что ты возрадовался. Потому что мерки у тебя разные — одна для себя, другая для всех прочих людей.
— Ничего подобного!
— А кто сейчас только уговаривал Игната взять на себя более трудную работу?
— Разве я был неправ, когда…
— То-то и дело, что все правильно говорил. Всем надо на себя взваливать в два раза больше прежнего. Только не тебе.
— Это неправда! Вы несправедливы, Стефан Иванович! — отбивался Рымарев.
— Нет, правда. И тебе, и мне замену найти не так уж трудно, как думаешь. На твое и на мое место можно и баб посадить. И ты это знаешь.
— Стефан Иванович, прошу вас выслушать меня. Еще раз повторяю, я льгот себе не просил. Это во-первых. Во-вторых, я не считаю освобождение от службы в армии льготой. В-третьих, что бы вы ни говорили, слово партии для меня закон. В-четвертых, я не меньше, чем вы, стремлюсь попасть на фронт, но в отличие от вас не козыряю этим стремлением.
Белозеров понял, что спорить с Рымаревым бесполезно. Вот как ловко вывернулся. Ловкач, ох и ловкач!