Разрыв-трава
Шрифт:
Дома было тихо. Елена сидела на лавке, вдев ногу в ремень люльки, качала Митьку. Очеп, прогибаясь, голосисто поскрипывал.
— Тише, — Елена предостерегающе подняла палец. — Заснул.
Митька чмокал губами и сжимал у подбородка пухлые кулачки. Постояв над ним, Максим сел на лавку спиной к печке, стал ждать, что скажет Елена.
— Лучка-то у бурят живет, — Елена перестала зыбать люльку.
— Знаю.
— Бросил нас или что?
— Вот про это не скажу…
— От него всякой всячины жди… Паразитина! — Она вдруг всхлипнула, но, глянув на Митьку, зажала рот ладонью, замолчала, на ее ресницах медленно набухали слезы.
— Ничего, все перемелется…
— Скажи, Максим, что я ему плохого сделала? Чем его не удоволила?
— Разбирались бы сами… — Очень не хотелось Максиму оказаться втянутым в семейную склоку: когда муж с женой не поладили, постороннему ни за что не понять, кто прав, кто виноват, а зачни разбираться, тебе же перепадет с той и с другой стороны.
— Ить ему одно добро делала! — лицо Елены стало злым. — Ить в одной шинелишке взяла его!
— А ушел он в чем, в борчатке, крытой сукном?
Не поняла Елена его, не услышала язвительности в словах.
— Не крытая, черненая борчатка.
— Так тебе Лучку жалко или борчатку? — спросил он.
— Я не к тому вовсе, чуть смешалась она, сообразив-таки, какой глупый разговор выходит. Что мне шуба? Все из-за брата его, из-за Федоски долговязого. Тот с ума спятил, на бурятке жениться вздумал, а мой ему потакает.
— Да тебе-то какая печаль, пусть женится хоть на бабе-яге.
— Согласная с тобой, согласная. Женись, но в дом некрещеную не тяни, не заставляй меня жить под одной крышей.
— Ты думаешь, есть разница между крещеными и некрещеными.
— Да ты что, Максим!..
— Про Адама и Еву слышала небось? Ты знаешь, оба они, прародители наши, Адам и его Ева, были некрещеными.
— Зачем мне знать про это! При чем тут Адам и Ева, когда дом мой! Пусть Федос свой строит и ведет хоть черта самого.
— Твой дом, твоя шуба… — Максим покрутил головой. — Э-эх,
— Елена! Я-то считал, что Лучка подороже твоего дома со всем его барахлом!
— Ты за него не восставай!
— Не восстаю. Хочу тебе только сказать, что ты не тем козыряешь. Все еще задаешься, что батька твой богатым был. Кончилось время богатых, Елена. Это одно. Другое, твоей заслуги совсем нет в том, что батька богатым был.
— Спасибо, Максим. Помог бабьему горю. Век не забуду. Елена поджала полные красивые губы, лицо ее стало темнее тучи.
— Помни, помни… Но лучше бы тебе не это помнить, а то, что не первый раз Лучка уходит от тебя. Забыла, как уговаривала на заимке?
— Тогда другое дело было!
— Другое, — согласился, — но если подумать, то же самое.
Максиму хотелось есть, под ложечкой тупо посасывало, а конца разговора не было видно, и он все больше раздражался, наконец спросил со злостью:
— От меня-то ты чего хочешь?
— В улус надо ехать.
— Ну и поезжай!
— Не могу я одна. Как я поеду туда! — Елена опять всхлипнула и заплакала, ее лицо стало некрасивым, каким-то рыхлым, расплывшимся.
Максим развел руками. Что за народ эти бабы! Всегда у них слезы на колесах, где умом не возьмет, слезами принудит. Лучка тоже хорош. Пьянствует, поди, в улусе, а ты тут майся с его половиной. Ехать за ним, а в город? Да и что за ним ездить, не удавится, явится.
— Ты, Елена, сырость не разводи. Не могу я сейчас ехать, мне в город надо. Вот вернусь…
— Его же из колхоза выключат. Был сегодня Белозеров Стиха, сказывал, выключим, потому как не работает, а коней и все другое, что мы сдали, говорит, не вернем.
Максим мысленно обругал и Елену, и Лучку. Нашли время цапаться-царапаться. Белозеров и без того косо смотрит на Лучку, а тут… Как нарочно, себе во вред делает: то гулял, то вот сбежал. Придется за ним ехать. Елену Лучка не послушает, станет куражиться.
— Видишь, ты какая… Битый час несла всякую околесицу, а главного не сказала… Суши свои слезы. Завтра поедем. Только из улуса я прямиком в город. Иди собирайся. Утром сбегаю к Рымареву, отпрошусь и тронемся.
Намеченная поездка чуть было не сорвалась. Рымарев не хотел отпускать Максима. Сначала говорил, что вот-вот будет общее собрание, а когда Максим сказал, что к собранию успеет вернуться, он стал жаловаться на нехватку рабочих рук, наконец сознался, что без согласования с Белозеровым решить этот вопрос не может. Но Белозеров вчера сам поехал в город кое-что закупить для колхоза, вернется примерно через неделю. Максима рассердила не столько задержка с поездкой, сколько увиливание Рымарева от прямого, честного ответа. На работу, на собрание ссылается, а сам…
— Ты все с ним согласовываешь?
— Разумеется.
— И когда на обед идти, и когда по неотложной надобности!
— Товарищ Родионов! — гладкое, чисто выбритое лицо Рымарева покрылось пятнами. — Как вам не стыдно, Максим Назарович!
В председательский кабинет зашли за распоряжениями бригадиры, и Рымарев, не желая ругаться при них с Максимом, сказал, что он может ехать. С обидой сказал.
Выехали на легкой кошевке. Железные подреза легко скользили по белой степи. В лучах утреннего солнца розовели сугробы; невдалеке огненно-рыжая лиса безбоязненно наблюдала за повозкой, подняв острую мордочку и разостлав по снегу пышный хвост. Елена, закутанная в необъятную доху, молчала, должно, сердилась за вчерашнее. Максим был даже рад, что она не досаждает разговорами. Когда кругом белая скатерть степи и ходкой, легкой рысью идет лошадь, совсем не хочется говорить о всяких глупостях, вроде тех, что выкладывала вчера Елена, а сегодня Рымарев. У того и у другой глаза завешаны. Елене мешает взглянуть на свет открытыми глазами отцовская выучка, Рымареву боязнь сделать что-то не так. Поймут ли они когда-нибудь, что жизнь сейчас как эта чистая, неисчерченная дорогами степь, пиши свой след, не заботясь о том, как и где ездили до тебя, только держи прямой путь и не пугайся снежных заносов…
Далеко в степь вдвинулась гряда оглаженных ветрами сопок, у их подножья вольно, без всякого порядка стояли низенькие, черные от старости, с ветхими крышами домики улуса, за ними, на взгорье, блестели окнами огромные, по сравнению с домиками, строения.
От улуса навстречу кошевке с лаем бросились собаки, вслед за ними ребятишки, одетые в долгополые шубы и островерхие бараньи шапки. Максим натянул вожжи.
— Здорово, мужики!
— Сайн байна! — вразнобой ответили ребятишки. Припоминая немногое из того, что знал по-бурятски, Максим спросил: