Разум и чувства
Шрифт:
Марианна, потрясенная, отступила.
— Ох, Элли, я как-то не подумала…
— Ну да. Никто и не вспомнил обо мне. Мне осталось доучиться всего год, но я должна позвонить своему научному руководителю и сообщить, что не вернусь на следующий семестр. — Секунду она молчала, потом заговорила снова: — В этом году мы должны были заниматься моделированием. Он говорил, что я лучшая на своем курсе по техническому рисунку. А еще он говорил… хотя какая теперь разница, что он там говорил!
Марианна крепко обняла сестру.
— Ох, Элли…
— Со мной все в порядке.
— Нет, неправда! Это нечестно!
— Возможно, — сказала Элинор, стоя
— В Эксетере? Ты сможешь закончить курс в Эксетере?
— Пока не знаю.
— А ты сказала маме?
— Пыталась. Мне не хочется обременять ее лишними проблемами, тем более сейчас.
— Пожалуйста, поговори с ней толком. Объясни, что хочешь закончить курс в Эксетере.
Элинор опять вздохнула. На мгновение она прижалась к сестре, а потом высвободилась из обвивавших ее рук.
— Попробую. Со временем. А сейчас… Сейчас я не могу думать ни о чем, кроме переезда — как нам поскорей перебраться в Девон, сохранив здравый рассудок и хотя бы остатки денег.
Она сделала паузу, а потом спросила:
— Так что, ты поможешь с книгами?
Сэр Джон отправил в Норленд работника из Бартон-парка на хозяйском «Рендж Ровере», чтобы тот перевез Дэшвудов в Девон. Он же организовал перевозку их книг и картин, стекла и фарфора, оплатив услуги транспортной компании в Эксетере. Белл со злорадным удовлетворением наблюдала за тем, как представители компании упаковывают тарелки из Прованса в ящики с ветошью, размашисто надписанные черным маркером, — Фанни, от начала до конца отслеживающая процесс сборов, никак не могла заметить их исчезновения.
Джон Дэшвуд все это время чувствовал себя весьма неловко. Каждый вечер, возвращаясь с работы, где он номинально управлял коммерческой империей Феррарсов, а на самом деле просто путался под ногами у людей, действительно выполнявших важную работу, которым пришлось смириться с его тягостным, но неизбежным присутствием, Джон усаживался в гостиной или на кухне у Белл и трагическим тоном начинал перечислять расходы, которых требовал Норленд, эта бездонная бочка, поглощающая все его силы и средства, постоянно повторяя, какая удача выпала Белл с дочерьми, готовящимся сменить Норленд на простую, беззаботную и скромную жизнь в Девоне. Однажды Джон настолько вывел ее из себя своими бесконечными жалобами, что она, не сдержавшись, напомнила ему об обещании, данном в палате госпиталя Хейворда, — обещании, которого он так и не сдержал. Джон Дэшвуд был оскорблен в своих лучших чувствах, поскольку, по его мнению, проявил невиданную щедрость и заботу.
— Вы не имеете права так говорить, Белл. Никакого права. После смерти Генри вы с дочерьми совершенно запустили хозяйство: и в доме, и в саду. Полностью! Фанни испытывала массу неудобств от вашего присутствия, ей даже пришлось отложить ремонт в доме, но она вела себя как сущий ангел. Впрочем, как и всегда. Иногда, Белл, я задаюсь вопросом, не слишком ли Генри вас избаловал, да-да! Вы совершенно не замечаете и не цените щедрости, проявляемой по отношению к вам. Если честно, я потрясен. Надеюсь, бедняга Джон Мидлтон представляет, во что ввязывается, пытаясь оказать помощь людям, не знающим, что такое благодарность.
Он глядел на нее в упор, сжимая стакан с виски в руке.
— Простого «спасибо тебе, Джон» было бы вполне достаточно. Но вы, похоже, считаете по-другому. И это после всего, что я для вас сделал! Вы даже не сказали мне спасибо, Белл.
Все
— Пока, Гарри!
Не переставая жевать, он посмотрел на нее. Она наклонилась и поцеловала мальчика в щеку.
— От тебя пахнет сладкими лепешками.
— Нет, печеньем, — возразил он, силясь поглубже затолкать печенье в рот.
— Бедняжка, — заметила Элинор, усевшись в машину.
— Почему?
— А разве нет? С такой-то мамашей…
Белл развернулась на переднем сиденье и сказала, многозначительно указав на Томаса глазами:
— Давайте не будем говорить о Фанни.
— Она нам даже не помахала, — пробормотала Марианна. Глядя в окно, она в последний раз наслаждалась пейзажем, пробегавшим перед ней.
— Да уж.
— А когда я подошла ее поцеловать, она так вывернула шею, что подставила чуть ли не ухо.
— Фу, зачем вообще надо было с ней целоваться!
— И она постоянно хмыкала!
— Вела себя отвратительно!
— Все уже закончилось, — твердо сказала Белл. — Все позади.
Она повернулась и широко улыбнулась Томасу, который спокойно и уверенно вел машину, а потом, театральным тоном, воскликнула:
— Мы начинаем новуюжизнь, в Девоне!
В светлой маленькой кухоньке Бартон-коттеджа, окна которой выходили на мощеную площадку с веревками для сушки белья, Элинор стояла над нераскрытыми коробками. Она взялась разбирать кухонную утварь отнюдь не из альтруизма: ей было просто необходимо остаться наедине с собой, чтобы восстановить душевное равновесие, полностью утраченное в ходе переезда из Норленда.
Первые несколько часов промелькнули незаметно. Поначалу они пребывали в нервозной эйфории от того, что наконец-то покинули дом, где от них столь откровенно стремились избавиться, однако потом Марианна вдруг притихла и побледнела, а когда Элинор, за долгие годы хорошо изучившая ее симптомы, спросила, все ли у сестры в порядке, та задышала с присвистом и хрипами, поэтому Белл в срочном порядке велела Томасу остановить машину.
Они выскочили на обочину шоссе А31, в глуши, к западу от Саутгемптона, и Элинор тут же прониклась к Томасу уважением за то, что он сразу подхватил Марианну под руки и держал ее, пока все они толкались на траве возле урны, на пятачке для парковки, а Элинор держала у ее рта голубой флакон-ингалятор и ровным голосом успокаивала сестру, как уже неоднократно делала раньше.