Разумихин Трое из сумы
Шрифт:
Вряд ли ошибусь, если скажу, что каждый, или почти каждый, из нас приехал в подмосковную Малеевку не столько на других посмотреть, сколько себя показать. Вышло наоборот. Себя показывать было особо нечем. Зато за пару недель приглядеться к другим, познакомиться, пообщаться, поспорить, определиться, кто союзник, а кто противник, выпить и задружиться – явилось самым полезным, а может, и единственным резуль-татом семинара.
С него я уезжал примерно в таком же состоянии, какое у меня возникло после писательского пленума с шумным обсуждением романа В.Кочетова. Хотя странно, конечно, но сегодня я не могу припомнить руководителей того семинара – разве что Валерия Дементьева, Юрия Борева, Евге-ния Сидорова и, вроде бы, Петра Николаева. Слушать их было ужасно скучно.
Судьба моих ровесников, только входивших тогда в литературу, сложится потом очень по-разному. Дальше и успешнее других шагнул с того семинара Игорь Шайтанов. Ныне он доктор филологических наук, профессор кафедры сравнительной истории литератур историко-филологического факультета РГГУ, автор книг: «Как было и как вспомнилось. Современная автобиографическая мемуарная Игорь Шайтановпроза», «В содружестве светил. Поэзия Николая Асеева», «Мыслящая муза. «Открытие природы» в поэзии XVIII в.», «Поэтическое от-крытие природы. Ф.Тютчев», «Дело вкуса», учебника по зарубежной литературе эпохи Возрождения, главный редактор журнала «Вопросы литературы», ответственный секретарь комитета премии «Русский Букер»… Можно продолжать ещё, но, полагаю, и так ясно.
Основные направления творческой деятельности Шайтанова – история английской литературы, русско-английские литературные связи, история поэзии, теория жанра, мифотворчество в русской культуре. Но то, с чего начинал – литературную критику, – он тоже не забывает. О чём свидетельствуют премии журналов «Ли-тературное обозрение», «Знамя», «Арион».
Не знаю, вспоминает ли он те дни в Малеевке. Может, и вспоминает, когда рассказывает на каком-нибудь форуме молодых писателей о механизмах работы жюри премии «Русский Букер». Мы с ним за все эти годы контактировали всего несколько раз. Инициатором был я, предложивший Игорю взять за основу его большое предисловие к роману Е.Замятина «Мы» и, немного доработав его, во-первых, расширив (требовался не-сколько больший объём), во-вторых, прописав проще и ясней некоторые куски текста, адресуемого на сей раз школьным учителям, выпустить книжку. Мы разговаривали с ним по телефону, но это не помешало уви-деть, как, поглядывая на меня сверху вниз, Игорь произносил: «Или печатаешь как есть, или не печатаешь вовсе!» Даже при большом желании напечатать статью в серии «Литературный семинар», где каждая книга по техническим условиям не могла быть меньше 6 - 7 авторских листов, я не мог. Мы распрощались.
Но я вновь вспомнил о нём, когда столкнулся чуть позже с его любимым учеником Михаилом Сверд-ловым, который принёс в издательство две статьи: про Алексея Толстого и про «Грозу» А.Островского, желая, чтобы каждая из них вышла отдельной книгой.
Я пытался объяснить молодому критику и литературоведу, кандидату филологических наук, что как в лите-ратуре есть мышление рассказчика и мышление романиста – оно разное, так и в книгоиздании есть мышле-ние статейное и мышление более объёмное – книжное. Что статья может войти в общий сборник, но явиться на свет книгой ей не дано. Она разве что может быть издана в виде брошюры, но наша серия книжная.
Не найдя со мной понимания, Свердлов попытался обаять хозяйку издательства. Она, человек с сугубо техническим образованием, но с юности сохранившая любовь к Саше Соколову и Вячеславу Пьецуху, спросила меня:
– Но ведь всегда можно что-то сделать? Мы отказали самому Игорю Шайтанову – я понимаю, он пишет академично и скучно. Но ведь здесь написано повеселей?
Я согласился, что, действительно, повеселей:
– Можно к текстам Свердлова добавить большие приложения, развёрнутые комментарии. К примеру, дать краткую летопись жизни и творчества А.Толстого, сделать «нарезку» из работ о творчестве писателя в совет-ской и эмигрантской критике, привести краткие биографические сведения о лицах, упоминаемых в книге, по-добрать сведения о критической полемике вокруг «Грозы» и опять же сопроводить авторский
– Вот и ладно, а вы говорите, что нельзя сделать книгу из статьи. При желании всё можно.
Через некоторое время обе книги легли на прилавки магазинов, обе с уникальной структурой: полкниги – статья, полкниги – приложения. Но ведь авторские, а не в сборнике. И Свердлов тут же принёс новую руко-пись – на сей раз требуемого объёма. Я стал читать, потом призываю автора в издательство и задаю неза-тейливый такой вопрос:
– Это ведь главы из школьного учебника по зарубежной литературе в «Просвещении», какой вы делали с Шайтановым?
– Да, ну и что?
– Просто я предполагаю, что учителя знакомы с содержанием школьного учебника, по которому занимают-ся их ученики.
– Вы знаете, Александр Михайлович, тираж учебника что-то не пошёл и почти весь лежит на издательском складе.
– Даже если так, но ведь ещё есть такое понятие, как права на издание, они ведь у «Просвещения».
– Да ладно, кто там будет сравнивать!
Но на этот раз и генеральный директор не стала настаивать на выпуске книги, только сказала:
– Михаил Игоревич, наверно, просто ошибся.
Я с ней опять согласился.
…Но хочу вернуться в те, далёкие уже годы. В молодом Игоре Шайтанове, одном из «критиков-учеников», по выражению Валерия Дементьева, уже тогда чувствовался мэтр. Вернее, не в нём самом, а в языке его пуб-ликаций. Моя статья о В.Тендрякове и статья Игоря «На новом «витке» тютчевской традиции» о лирике Н.Заболоцкого, Н.Рубцова и Ю.Кузнецова появились в одном сборнике. Есте-ственно, я читал всех, кого собрали под одной обложкой. И дивился, и задавал себе вопрос: «О чём должен писать критик?» Мне представлялось, исходя из собственного вывода, сделанного после неопубликования в журнале «Волга», что жанр учёных записок в критике неуместен. Но напечатанная статья Шайтанова с этим явно спорила.
Я писал о жизни… для людей. Поэтому в финале моей статьи звучало: «Спорят учителя. А от результатов споров в учительских зависит завтрашний день не только школы». Наверное, я был в чём-то прав, ибо прой-дёт двадцать лет, и в результате тех споров в учительских вся страна станет другой.
В заключение своей статьи Игорь тогда писал: «Сходство по хронологической вертикали показывает глуби-ну традиции – художественный язык в движении, в развёртывании. Ощущение этой глубины обязательно для воспринимающего поэта. В нём – динамизм традиции, импульс движения и самобытности. В развитом поэти-ческом языке нужно уметь чувствовать не притяжение отдельного, изолированного имени, а той «особой ли-нии», с которой оно связано».
Его статья была вовсе не о жизни, она была о литературе… для литературоведов. Наверное, Шайтанов то-же в чём-то оказался прав. Иначе сегодня он не был бы членом Международного общества по изучению XVIII века, членом Исполнительного комитета Европейской ассоциации англистов, консультантом Американского совета научных обществ…
Как известно, стабильность – признак мастерства. Шайтанов-литературовед и Шайтанов-критик всегда и во всём, хочу заметить, был стабилен.
Мне кажется, это своё состояние стабильного равновесия он избрал ещё тогда, в молодые годы, когда вы-бирал, с кем ему по пути и о ком следует писать. И теперь, выслушивая какой-нибудь «пассаж» о «наших» и «не наших» из уст Владимира Новикова (тоже доктора филологических наук, правда, любящего изъясняться совсем даже не академическим языком: «Я думаю, «наши» – это интеллектуалы, либералы, эстеты, а «не на-ши» – это националисты, бюрократы, невежественные в литературном отношении провинциальные чиновни-ки и т.д.»), влиятельный Игорь Шайтанов, способный отказать самому Пелевину от букеровского дома, лишь степенно кивает головой, да, мол, надо ещё раз хорошенько проработать «букеровский» список. Совет-то исходит от «своего». И другие «свои» тоже рядом – совсем даже не невежественные в литературном отношении критики Наталья Иванова, Андрей Немзер, Алла Марченко, Сер-гей Чупринин, Алла Латынина…