Разведчики 111-й
Шрифт:
Тишина стояла в бараке. Молчали разведчики. К чему были слова о мести, о клятве, о долге? Все это, слившись с юной отвагой и жаждой подвига, давно стало смыслом их жизни. Они знали — ответ нужно дать в бою, и только бой принесет день, когда не придется стоять над телом погибшего друга.
За стенками барака послышались шаги.
— Рота! — подал команду дневальный, распахивая дверь. Но его остановил негромкий голос:
— Не надо.
В барак вошли комдив и начальники штаба, политотдела и разведки дивизии.
Это «не надо» полковника Гребенкина сразу многое сказало солдатам. В армии командиры подчиненным так не говорят. В
Быстро, но без суеты рота построилась. Один Франц остался в углу и попытался незаметно проскользнуть в дверь. Там его и остановил комдив жестом руки.
Офицеры встали в почетный караул. Затем полковник подошел к строю.
— Трудно, товарищи, — после долгого молчания сказал он. — А обещать я вам могу только одно. Еще труднее будет. Нам известен приказ Гитлера, запрещающий эвакуацию войск из района Данцига. Отступать им некуда, сдаваться не хотят. Нужно перебить их.
Гребенкин снова замолчал, обвел взглядом разведчиков.
— С нас с вами не спросят, легко нам или трудно. Воевать надо. Как Покрамович. Ему бы жить да жить… Молодой, вся грудь в орденах. Еще бы немного продержаться, ну поосторожней быть, что ли, — и потом ходи себе в героях. Думаете, он этого не знал? Знал! И шел впереди. Чтобы другим жизни спасти, даже этому вот вашему… вольнообязанному. Я его все-таки убрать от вас хотел, а теперь оставлю. Как память о Покрамовиче. И чтоб вы помнили — воевать так уж воевать, но и людьми быть надо! А нам, товарищи, еще много дел предстоит. Мы фашистов здесь добьем, в Польше, и снова в Германию вступим. Прославилась ваша рота с Покрамовичем. За таким командиром вам хорошо было. Но я верю — рота по-прежнему выполнит любое задание. А напоследок вот что вам скажу: выйдите на улицу. Море-то видно. Видно, товарищи!
Больше комдив ничего не сказал. Разведчики вышли из барака. Внизу по дороге тягачи тащили тяжелые орудия. Вдали, за кронами деревьев, на уровне глаз, в молочном мареве снегопада вспыхивали огненные шары. Это были корабельные орудия немцев. Море! Оно огрызалось, но каждый разведчик говорил себе: «Дойдем! Мы первыми там будем!»
Хоронили Покрамовича в польском городе Вейхерове, через который он три дня назад вел свою роту. Только несколько разведчиков смогли пойти за гробом своего командира: ночью роту снова бросили в бой.
На центральной площади, против здания магистратуры, разобрали брусчатку и вырыли могилу. Был день, и к ней собралось много поляков. Звуки органа неожиданно заполнили площадь. Они текли из распахнутых дверей костела. Польские граждане знали, что хоронят русского героя, и по-своему, с молитвой, провожали его в последний путь.
Могилу закопали. Положили на нее венок из еловых веток, перевитых орденскими лентами. Дали салют. С минуту постояли, прошли сквозь безмолвную расступившуюся толпу и быстро зашагали к фронту. Один за одним, по обочине шоссе.
Командиром роты стал старший сержант Илья Павлов. Полковник Гребенкин, видимо, не решился доверить роту Лыкову, всегда-то отчаянному, а после смерти Покрамовича просто осатаневшему от злости, но и самолюбие младшего лейтенанта пощадил. Приказа о новом назначении Павлова он перед строем роты не объявил. Отозвал обоих, поговорил с ними, после чего Лыков ушел куда-то с неразлучным Литоминым, а Павлов приказал:
— Слушай
Несколько дней разведчики — они действовали небольшими группами по фронту дивизии — время от времени сталкивались у переднего края с Лыковым. В роте, где были собраны опытные бойцы, между командирами и подчиненными сложились простые товарищеские отношения, да и вообще Лыков был таким человеком, что его мог спросить каждый:
— Как дела?
— А какие у меня дела? Обычные. — И он после короткого перекура, когда разведчики, день и ночь бродящие по частям и подразделениям дивизии, наскоро сообщают друг другу, что, где и как, прощался.
Дела у него были действительно обычные, такие же, как и у всех: пойти вперед, высмотреть, вызвать огонь на себя, но поначалу Лыков и Литомин составляли как бы отдельную боевую единицу среди всех разведчиков дивизии. Впрочем, и раньше так частенько бывало, а потом оба опять появились в роте, — когда Павлов вполне уже освоился с положением ее командира, и другие тоже к этому привыкли.
Здесь все же необходимо повториться и пояснить, что разведка — довольно специфичное подразделение. Во-первых, принимают в него только добровольно, и среди добровольцев всегда немало младших командиров, однако в отделения, в поисковые группы они входят рядовыми бойцами. Например, в 111-й роте было несколько старшин, несколько старших сержантов. Короче говоря, административно-командные взаимоотношения людей в разведподразделениях внешне очень сложны, потому что младший по званию подчас командует старшим. А по существу эти отношения просты до предела: кто в данный момент, на данном участке лучше знает дело, тот и главный.
Тут важно уяснить самое основное: при всей своей подчас показной бравости, при любви одеться хоть чуть-чуть не по форме и эдакой небрежности в обращении к старшим по званию (погоны-то под маскхалатом, а то и вовсе их нет — поди разбери, кто я сам такой!) разведчики были дисциплинированны в самом высоком значении этого слова. За передним краем, когда до врага иной раз рукой дотянуться можно, двум-трем парням в маскхалатах никто уже ничего не приказывал и не подсказывал. Они действовали, подчиняясь чувству долга. Сознание своей ответственности вело их, — и ведь очень примечательно, что ни в какой другой армии не было подразделений, состоящих из «охотников за «языками». Те же вымуштрованные фашистские солдаты если и шли в разведку, то скопом и никогда в малом числе не подбирались вплотную к нашим траншеям, не врывались в них — духу не хватало!
Сейчас от разведчиков требовалась огромная выдержка.
Когда Покрамович командовал ротой, все было просто: Герой Советского Союза, капитан, блестящий разведчик. Ему равных не было. Павлову пришлось стать во главе многих своих друзей, которые еще утром называли его «Илюшкой» и запросто могли сказать: «Ты беги за водой, а я пока костер разведу».
Но с того момента, как сказал Павлов: «Слушай мою команду!» — «Илюшки» в роте не стало. Новое назначение все в роте восприняли как должное — и равные командиру по званию, они хорошо знали своего товарища, неторопливого, спокойного, даже солидного, только немножко насмешливого. Красивый статный парень лет двадцати четырех, с густыми каштановыми волосами, которые, когда был без шапки, небрежным кивком забрасывал со лба назад, держался со всеми просто и строго, но порою любил спросить докладывающего о выполнении задачи примерно такое: