Разведчики (сб.)
Шрифт:
— Вот еще что меня беспокоит, Виктор Ильич: как вы думаете, только на нашу станцию шпион заброшен или есть и на соседних? Давайте прикинем, куда бы еще противник мог забросить своего агента. Держать двух шпионов вблизи друг от друга немцы не станут. Наша станция — самая крупная на всем участке от Низовья до фронта, и с точки зрения маскировки позиции шпиона она наиболее безопасная. Ведь на маленьких промежуточных станциях обслуживающий персонал невелик и каждый человек все время на виду. Втереться шпиону в такой коллектив, конечно, неизмеримо труднее.
— А не могли разве гитлеровцы заслать своего агента на узловую станцию? —
— В Низовье?
— Так точно. Там ведь разветвление дороги, и одна линия ее идет к правому, другая к левому флангу фронта. Позиция для шпиона в Низовье, пожалуй, даже более выгодная, чем у нас.
— А по-моему, напротив, не очень-то выгодная, так как там нелегко ориентироваться, — заметил Булавин. — Расположение станции Низовье таково, что уследить за дальнейшим направлением поездов, прибывших из тыла, почти невозможно. Только начальник станции да ближайшие помощники его знают в точности, к левому или к правому флангу фронта пойдут оттуда поезда. Тот факт, что Гаевой заброшен на нашу станцию, как раз и свидетельствует, что Низовье непригодно для наблюдения за грузопотоком, идущим к фронту. — Помолчав, Булавин добавил убежденно: — Нет, уж если и имеется еще один шпион на нашей дороге, то только на станции Озерная. Она такая же примерно, как и наша по масштабу, но находится на разветвлении пути, ведущем к противоположному флангу фронта.
На следующий день вечером
Сергей Доронин и Анна Рощина встретились вечером возле железнодорожного клуба и направились вдоль тихой привокзальной улицы, в конце которой находился так хорошо знакомый Сергею домик Рощиных с молодыми кленами под окнами.
Погода была пасмурная, но первый легкий морозец хорошо подсушил землю. Под ногами шуршали опавшие листья деревьев, хрустели тонкие пленки льда на не просохших за день лужицах. Анна любила эти первые заморозки поздней осени и с удовольствием глубоко вдыхала холодный воздух, еще полный разнообразных запахов осенней прели.
Сергей был задумчив, и они некоторое время шли молча. Сначала это даже нравилось Анне. Приятно было идти рядом с любимым человеком и чувствовать его сильную руку у себя под локтем. Она прислушивалась к шороху листвы под ногами, с каким-то детским озорством давила хрупкие льдинки на лужицах и изо всех сил старалась согреть своей теплой рукой большую холодную руку Сергея. Однако понемногу его молчание начало тяготить Анну, и, не выдержав, она спросила:
— Что это ты такой неразговорчивый сегодня, Сережа?
Доронин ответил не сразу. Казалось, он даже не расслышал ее вопроса.
«Крутой у Сережи характер, — невольно подумала девушка, — нелегко мне с ним будет…»
— Хочу поговорить с тобой, Аня, по очень серьезному делу, — наконец отозвался Сергей, замедляя шаг.
Опять молчание. Но Анна знала, что теперь Сергей выскажет все.
Странно как-то сложилась у них любовь, не так, как у других. Ни слова не было сказано об их чувстве, однако они уже давно любили друг друга. Анна рано потеряла мать. Ее воспитывал отец, суровая доброта которого не способствовала развитию в ней сентиментальности. Ее чувства были сильны и мужественны и не нуждались в словоизлияниях. Она не ждала нежных признаний и от Сергея. Но теперь, когда Сергей сказал, что ему нужно поговорить с ней о чем-то очень важном, она невольно решила, что, наверно, «об этом», и заволновалась.
«Как
— Знаешь, — заговорил Сергей после довольно длительной паузы, — нехорошо как-то получается у нас с графиком.
«Опять, значит, не решился Сережа…» — разочарованно подумала Анна. Однако ее удивил этот неожиданный разговор о графике, и она насторожилась.
— Я иду у тебя, да и у других диспетчеров, большей частью вне графика, — медленно, будто рассуждая вслух, продолжал Сергей, — и, конечно, путаю вам все диспетчерские планы.
Он помолчал немного, ожидая, не скажет ли чего-нибудь Анна, но она не отзывалась на его слова, все еще не понимая, к чему он клонит разговор. Не дождавшись вопроса, Сергей продолжал:
— Но я не могу идти по вашему графику. В нем запланирована остановка в Городище, а там профиль пути таков, что не возьмешь с места ни одного тяжеловесного состава. Этот участок можно брать такими поездами только с ходу. Тут «зеленая улица», которую вы мне обеспечиваете, совершенно необходима. Но, с другой стороны, это вносит разлад в систему движения на нашем участке дороги. «Зеленая улица» для меня ведь не предусмотрена графиком.
— Чего же ты хочешь, Сережа? — удивленно пожала плечами Анна.
— Я хорошо представляю себе, как вам трудно, — все так же спокойно продолжал Сергей, — и я хочу уточнить, в чем причина. Может быть, ты выскажешь свое мнение по этому поводу?
— Во-первых, это, конечно, результат неравномерности потока военных грузов, — ответила Анна, стараясь идти в ногу с Сергеем, который снова пошел быстрее.
— А во-вторых?
— Во-вторых, следствие разнобоя в работе машинистов. Ведь одни из вас водят поезда очень хорошо, на больших скоростях и без аварии в пути, другие посредственно, а третьи просто плохо. Надеюсь, ты не станешь возражать против этого? — с легкой усмешкой заметила Анна.
— Как же можно возражать против истины? — удивился Сергей. — Но не об этом сейчас речь. Пришло время и нам, паровозникам, и вам, движенцам, подумать над тем, как избавиться от этого разнобоя.
Привокзальная улица была совершенно темна. Из замаскированных окон не проникало на ее тротуары ни одного луча света, и от этого создавалось впечатление глубокой ночи, хотя на самом деле не было еще и девяти часов вечера. Сергей и Анна шли некоторое время молча, прислушиваясь к далекому, но все нарастающему шуму авиационного мотора. Когда самолет летел уже над их головами, Анна остановилась и, крепко сжав руку Сергея, спросила:
— Чей это, Сережа?
— Наш, по-моему, — ответил Сергей, всматриваясь в непроглядно черное небо, будто в нем можно было увидеть что-то. — У фашистского тон другой, ниже гораздо и какой-то охающий. А ты что, испугалась разве?
— Нет, мне не страшно, но неприятно как-то… — ответила Анна. — Вот когда я на дежурстве — совсем другое дело. Там некогда думать об этом, даже если бомбят. Тогда только одна мысль: вывести скорее поезда со станции, спасти военные грузы, санитарные поезда. В такие минуты всегда чувствуешь себя, как в строю, из которого ни шагу нельзя ступить ни вправо, ни влево, а только вперед, только против врага. — Помолчав, она вздохнула и спросила: — Когда же все-таки война кончится, Сережа?