Разведка уходит в сумерки
Шрифт:
Оттягиваясь к немецким траншеям, Дробот чертом крутился перед проволочными заграждениями, то перебегая, то переползая, то и дело разворачиваясь в разные стороны и поливая короткими очередями то траншеи, то кустарники, время от времени швыряя ручные гранаты.
Противник постепенно приходил в себя, и, хотя перестрелка охватывала весь участок, огонь подгонял Дробота все ближе и ближе к проволоке. Наконец какой-то смекалистый пулеметчик раскусил его тактику и так прижал своими очередями, что сержант едва спасся в старой оплывшей воронке и отдышался.
Он сделал свое дело — и теперь
«Значит, не поверил нам, — со щемящей тоской подумал он. — Решил сам брать».
Однако в следующее мгновение он забыл свою обиду, потому что ясно представил себе, что ждет взвод, когда он ворвется в пустые траншеи. Немцы и раньше делали такие огневые мешки — пристреливали свои первые траншеи и впускали в них атакующих, а потом обрушивали на них огонь. Понимая это, Дробот думал теперь об одном — как спасти товарищей.
Он прислушался, огляделся, оценивая обстановку. Сзади, из траншеи, доносились топот, крики и команды — немцы уходили подальше от освобождаемых ими траншей, в которые рвался взвод. Смекалистый пулеметчик приумолк, и сержант решился на крайность. Он осторожно подполз к проволоке, бурьяном подпер нижнюю нить и ящерицей проскользнул под нею. Он прекрасно понимал, на какой риск шел — добровольно лез в лапы врагу. Но иного выхода у него не было, зато была надежда, что в темноте, в гуще взбудораженных боем немцев, никто не обнаружит шального советского разведчика.
Двигался он медленно, потому что боялся напороться на мины, которые противник часто ставил и за проволочными заграждениями. Но ему повезло, к брустверу оп подобрался незаметно и уже хотел спрыгнуть, как из-за поворота показался немец. Он остановился и посмотрел назад. Дробот подтянул правую ногу, уперся носком в землю и вытащил из-за голенища нож. Немец поправил автомат, и в это время сержант, рысьим прыжком перемахнув бруствер, обрушился на врага. Тот осел и захрипел. Дробот с трудом поднял его тело и столкнул за тыльный бруствер траншеи. Потом нагнулся и торопливо пошел вдоль траншеи, пристально рассматривая ее стены.
Наконец он нашел то, что искал, — нишу, в которой противник хранил боеприпасы. Здесь лежали ручные гранаты: с длинными деревянными ручками и похожие па черные гусиные яйца с голубыми и алыми шариками на кончике. Дробот положил гранаты в карманы, сунул за пазуху, заткнул за ремень. И когда послышались торопливые шаги, он не стал ждать. Он сорвал предохранитель и бросил гранату на звук. Она почему-то не взорвалась, и Дробот кинул туда же еще две. В ответ ударили автоматы. Он прижался к стенке траншеи и сквозь сумятицу опять вспыхнувшей перестрелки явственно услышал:
— Вперед!
В этот же момент разорвались сразу три гранаты и стрельба оборвалась.
Половина дела была сделана — Дробот почти соединился со взводом. На мгновение его захлестнула радость, но он сейчас же подавил ее, подавил тем же привычным для старого солдата усилием воли, каким он побеждал неизбежный во всяком бою страх. Он знал, что в бою, особенно вот в таком — ночном, непонятном, стремительно
— Бей гадов!
И крик этот действительно повернул немцев. Что было позади них — они еще не знали. А вот впереди были те, которые швыряли гранаты. И противник побежал назад, прямо на взвод. Дробот бросился было за врагом, чтобы скорее соединиться со своими и предупредить их об опасности, но и это желание он сумел подавить. Его, движущегося вслед за немцами в темноте, свои могли принять за чужого. Он подождал, пока в траншеях замолкли глухие удары скоротечной рукопашной схватки, и крикнул:
— Товарищ лейтенант, сюда! Это я! Дробот!
Всего ожидал разгоряченный схваткой Андрианов, только не этого.
Прыгая в траншею, на бегущих немцев, он не думал ни о себе, ни о взводе — важно было взять «языка». И он подмял под себя обезумевшего ефрейтора. Тот мычал, упирался и порывался встать. Бежавшие сзади ефрейтора немцы и следовавшие за лейтенантом разведчики не заметили боровшихся противников, споткнулись и упали. Образовалась куча мала. Яростная, с придыханием и коротким, рабочим «гаканьем», бездумная рукопашная кончилась стремительно. Считая, что они защищают командира, разведчики ножами перерезали немцев и когда наконец добрались до лейтенанта, то сгоряча чуть было не убили и его. Лейтенанта спасло только то, что в схватке кто-то ударил его по голове и сбил каску. И теперь, мертвой хваткой сжимая брыкающегося немца, лейтенант мотал из стороны в сторону пышной, кудрявой шевелюрой. И разведчик, уже занесший нож для удара, отвел его и бросился на помощь командиру.
Когда немца подняли и поставили на ноги, он, увидев вокруг себя русских, сразу сник, потом страшно испугался. Из-под сбитой набок каски поползли струйки пота, и он, вращая глазами, залепетал:
— Гросс файер… Шнеллер, шнеллер…
Он бормотал и еще что-то, но даже знающий немецкий язык Андрианов не понимал его: лишь потом догадался, что пленный, полагая, что русские не поймут его старательно коверкал родной язык: ему казалось, что так он станет понятней другим. В этот момент к Андрианову пробрался Дробот:
— Товарищ лейтенант, здесь нам может быть капут, ага. Скорее в сторону!
Немец неожиданно обрадовался:
— О я, я! Капут! Гросс файер.
Даже протиснувшийся поближе Прокофьев понял немца — на этом участке ожидается огневой налет. Но лейтенант понял больше. Он с признательностью посмотрел па Дробота и отрывисто спросил:
— Дорогу найдете?
Дробот ответил так, что удивились даже бывалые разведчики:
— Он найдет. — И указал на немца. Заметив подозрительное недоумение, пояснил: — Он же человек. И видите, умирать ему не хочется. — Наклонившись к немцу, почти ласково спросил: — Наин капут?