Развод. Чужой ребенок
Шрифт:
– Ладно.
Я не верю, что прошу об этом своего ребенка. Но и ничего другого я не могу предложить. Герман должен съехать на время. Пусть занимается лечением, а потом мы будем пытаться все исправить. Пока что это просто невозможно, если он считает меня врагом.
Я снова обнимаю Оксану и закрываю глаза, стараясь успокоиться самой.
– Мам?
– М?
– А можно к бабуле?
– Сейчас?
– Пожалуйста, мам. Я очень-очень хочу, – вцепляется
Ведь когда я открываю глаза, я замечаю в небольшом проеме не до конца запертой двери моего мужа.
«Смотри… и слышь то, что происходит с нами всеми», – твержу ему мысленно и надеюсь, что глазами он это прекрасно читает.
– Конечно, милая. Бабушка будет очень рада.
Она не вскакивает на ноги, как это обычно бывает, если я говорю, что мы едем в гости к моим родителям. Она не кричит "ура" и не смеется.
Дочка встает, отпустив меня, и идет к своему шкафу, чтобы вытащить рюкзак и собрать необходимые вещи.
– Я пока что пойду оденусь, ладно?
– Хорошо.
Закрыв за собой дверь, я ступаю мимо Германа в спальню, зная, что он пойдет за мной.
Дверь в нашу комнату, я так же закрываю.
Он молчит и наблюдает за моим перемещением по комнате.
Наблюдает за каждым шагом.
– Так и будешь молчать? – не выдерживаю, вылезая из домашней одежды.
– Что ты ей сказала?
– О чем?
– Обо мне.
– Я сказала, что ее отец не причинит ей боли. И кричит он не потому, что маму разлюбил. А потому что у ее папы сложная работа и ему нужна помощь. Вот что я сказала нашей дочери, которая рыдала полчаса после твоего ухода.
Внутри меня было так много злости. Так много невысказанного.
Я же молчала, принимая его боль. Принимая его поведение и настроение. Я молчала, потому что я жена человека, который спасает жизни и, может быть, на стрессе, после увиденного и случившегося. Господи, да он же чуть не умер, спасая ребенка.
Я молчала, потому что так принято. Потому что так заведено. Потому что никто не поймет жену, которая уйдет от мужа, у которого ПТСР.
Но когда мой ребенок боится собственного отца. Когда он плачет, я переступлю через эти установки, вопреки тому, что скажут эти самые люди.
– Ты будешь молчать?
– А что я должен говорить?
Замираю с кофтой в руках и смотрю на мужа.
– Мы едем к моим родителям на выходные. Пожалуйста, отнесись к моей просьбе серьезно, Герман.
– Ты о том, чтобы разойтись?
– Я не говорила этого. Я сказала, что нам лучше пока что… – внезапно я осознаю, что до него будто ничего не дошло. – Господи, ты что не понимаешь ничего?
– Мил, просто уезжай. Мы поговорим потом.
Киваю, закусывая щеку изнутри.
– Ладно, – поднимаю ладони. – Хорошо.
Больше не говорю с ним ни о чем.
Видимо, съехать придется нам с дочерью.
Захожу к ней в спальню и нахожу Оксану уже готовой.
– Поехали?
– Ага. Я все взяла.
– Я тоже, – показываю ей свою небольшую сумку, потому что у родителей полно наших вещей.
Когда мы уже обуваемся, к нам выходит Герман.
Оксана не поднимает на него глаз, будто провинившаяся.
– Я вас отвезу.
– Не стоит. Такси нас уже ждет. Отдыхай, – отвечаю ему и с по-настоящему тяжелым сердцем выхожу.
Я люблю своего мужа. Но если все останется на том же уровне, то эта любовь быстро умрет в попытке оправдать мужчину, который причиняет лишь боль.
Глава 10
Герман
Несмотря на то что Мила попросила их не отвозить самому, с чем я согласился. Все равно спускаюсь с моими девочками вниз.
Эта передышка всем нам пойдет на пользу.
Мы с женой перестали слышать друг друга. Только вот в этом замешана дочка, и я не думаю, что Мила ее настроила против. Никогда не думал. Я знаю, что я не в порядке, просто не понимал, насколько это серьезно.
Сложно взглянуть со стороны на себя. Но в глазах дочери я увидел все что мог.
Оплачиваю дорогу, передав деньги таксисту и обойдя машину, встаю напротив Милы и Оксаны.
Дочка смотрит в пол, и я чувствую себя куском дерьма.
Жена, скорее всего, интуитивно понимает, что мне нужна минутка, поэтому открывает дверь и двигается дальше по сидению.
Мне этот шаг дается тяжело, так как я испытываю вину. А людям порой тяжело исправлять сделанное неосознанно.
– Оксан, – зову ее, и она медленно поднимает голову.
Ее потерянный взгляд не тот, что я боялся увидеть.
Она грустная, но сейчас там нет страха. Только детская боль, причина которой – ее родной отец.
– Я очень виноват перед тобой и мамой. И мне жаль, что я так себя вел. Я прошу у тебя и мамы прощения, а еще обещаю все исправить, слышишь?
– Я испугалась, – неожиданно делится она со мной и этот момент доверия, становится каким-то особенным для меня.
Конец ознакомительного фрагмента.