Развод
Шрифт:
– А я не звала. Ты сам пришел!
– Эх, дьявол! Уходи-ка побыстрее! Я что-нибудь придумаю! Или я, или он! Иди! Жди меня дома!
Сяо Чжао с улыбкой проводил госпожу Тушу до двери и церемонно раскланялся.
– До свиданья, госпожа У! Я поговорю с начальником! – Потом повернулся к застывшему в коридоре слуге: – Смотри у меня, если скажешь хоть слово, не сносить тебе головы!
Какая досада! Не в том дело, что сорвался его план, просто противно иметь дело с идиотами! Взять хотя бы эту Тушу – скандала устроить и то не сумела, и на что только она годится, эта гора мяса?! Итак, первая осечка. Будь вся эта шваль поумнее, а то учишь-учишь – и никакого толку. Надо придумать что-нибудь новенькое, преподать им еще один урок.
– Погоди, – сказал он себе, – погоди, займет Сяо Чжао пост министра просвещения,
3
Супруги Ли порвали дипломатические отношения и находились в состоянии войны, но прошло три дня, а Лао Ли и не вспоминал о жене: все его помыслы были сосредоточены на господине Ма. Интересно посмотреть на человека, ради романтики презревшего все устои общества. Поглощенный ожиданием, Лао Ли не чувствовал одиночества. Кроме того, мысли его были заняты Чжан Дагэ. Что за птица этот Сяо Чжао? Тяньчжэня до сих пор не освободили! Каким жалким стал Чжан Дагэ1. Всю жизнь он повелевал судьбой, но к старости она может выскользнуть у него из рук, уйти, как вода между пальцев. И все из-за сына. Если бы у него сгорел дом и старинные стулья превратились в пепел. Чжан Дагэ смог бы еще оправиться: он надел бы старый простой халат и вышел на улицу предсказывать судьбу молодым. Он был бы таким же опрятным и вежливым и в конце концов скопил бы денег на маленький домик. Но речь идет о сыне! Подумать только! Арест этого шалопая окончательно сразил Чжан Дагэ. А что, если бы я потерял сына? Конечно, тяжко, хуже не придумаешь. Может быть, дело в эпохе, в том, что супруги мало любят друг друга, в том, что Чжан Дагэ обуржуазился еще больше меня? Ладно, схожу-ка его проведаю.
С тех пор как Пекин стал столицей, Южный рынок превратился в самое бойкое место, хотя все еще уступал торговым рядам «Восточное спокойствие». В «Восточном спокойствии» заправляли иностранцы, а на Южном рынке – местные мелкие торговцы. Лотки с лепешками, огромные чаши с лапшой в кунжутной подливе – простые люди любили Южный рынок, где все казалось близко их сердцу, им не нужен был ни ресторан «Пекин», ни банк. Официантки в кафе, японские товары в магазинах, модные школьники и школьницы в соломенных шляпках и парусиновых туфельках, различные овощи и фрукты, дешевая жареная утка, пирожки с бараниной, цветы в вазах и туберозы – все причудливо смешалось на Южном рынке. Суматоха не утомляла, увеселения не были чересчур дорогими, романтика уживалась рядом с обыденностью. Особенно хорошо было здесь вечером: девушки в легких пестрых платьях, звонкий перестук ковшей со сливовым компотом, призывные голоса торговцев арбузами, прохладный ветерок; небо еще окрашено лучами заходящего солнца, а в магазинах уже горят огни; дыхание людей, гудки машин, запах поте, смешанный с запахом духов и пудры; здесь хорошо даже тем, у кого ни гроша за душой. Богачам вряд ли лучше, когда они мчатся в машине по центральным улицам, беспрерывно нажимая на клаксон и едва не задевая трамваи, набитые людьми.
Однако Лао Ли терпеть не мог мещанской никчемности и суеты. Было в нем что-то от аристократа. Он шел по краю тротуара, не хотелось толкаться. Но у самого Коридорного переулка его вдруг кто-то схватил за руку. Это был Дин Второй.
– А, господин Ли! – Язык у Дина Второго заплетался, лицо было красным, а сам он шатался, хотя и держал Лао Ли за руку. – Господин Ли, я выпил немножко. Да, выпил, выпил! Прошлый раз ты угостил меня, спасибо! С тех пор я не пил, только сегодня, это я точно помню. Еще хочется выпить, тяжесть у меня здесь. – Он показал на грудь, пахнув винным перегаром.
Лао Ли повел его в закусочную.
Дин еще выпил, но продолжал хмуриться, что с ним редко случалось.
– Господин Ли! – Он наклонился к уху Лао Ли, губы его дрожали. – Сючжэнь!…
– Что с ней? – Лао Ли подался назад, спасаясь от винного перегара.
– Я понимаю женщин, хорошо понимаю. Ты же знаешь мою историю? Лао Ли кивнул.
– Я вижу все по глазам, по походке, хорошо вижу. – Он отхлебнул из рюмки. – Как только Сючжэнь сегодня вернулась, я сразу все понял. Девушки все одинаковы, когда хотят выйти замуж или выкинуть какую-нибудь штуку. Сючжэнь, девочка моя, я ее вынянчил, а теперь… – Дин Второй закивал головой и умолк, словно погрузился в воспоминания.
– Что теперь? – нетерпеливо спросил Лао Ли.
– Ох! – Дин отнял от губ пустую рюмку. –
– Что сказала? – Глаза Лао Ли стали совершенно круглыми.
– Сказала, что гуляла с ним, и не раз.
– И больше ничего?
– Пока ничего, но скоро это случится! Разве Сючжэнь устоит перед ним?
– Охо-хо!
– Ах, женщины. – Дин покачал головой. – С ними легко. Они, как созревшая дыня, дотронься – сразу лопнет; и в то же время трудно, труднее, чем залезть на небо! Я часто думаю – делать мне нечего, поэтому я часто думаю, мои пичуги помогают мне думать, – так вот я думаю, что настанет время, когда мужчина с кем захочет, с тем и будет, и женщина тоже. С этим ничего не поделаешь. И если один хочет другого удержать силой, кроме скандала ничего не выйдет. Я часто так думаю.
В душе Лао Ли восхищался Дином, но говорить об этом ему сейчас не хотелось, и он спросил:
– Как же быть?
– Как быть? Дин знает, иначе он не стал бы пить. Не те пока времена, чтобы делать все в открытую, надо пожалеть родителей. Мы должны помочь Чжан Дагэ. Если Сючжэнь сбежит с Сяо Чжао, Чжан Дагэ сойдет с ума, это точно. Но я разделаюсь с Сяо Чжао! Был бы он хорошим парнем, дело другое. Если девушке кто-нибудь нравится, ее не отговоришь, по опыту знаю! Но Сючжэнь слишком молода, она говорит, что ей интересно с ним. Нет, я расправлюсь с Сяо Чжао! Двадцать лет назад я пережил нечто подобное и до сих пор жалею, что не расправился с кем надо. Двадцать лет я ем хлеб Чжан Дагэ и должен его отблагодарить, непременно!
– Ты прикончишь Сяо Чжао?
– Другого выхода нет. Останется в живых, так Сючжэнь еще сильнее его полюбит. Она ведь женщина! Надо отправить его к предкам, тогда Сючжэнь забудет, – это лучше всего, лучше всего! Так ее не уговоришь!
– А о себе ты подумал? – с участием спросил Лао Ли.
– Что мне думать? Какой интерес жить? Никакого! Я и так напрасно прожил эти двадцать лет! Напрасно. Выпей со мной, господин Ли, это моя последняя рюмка, мне хочется ее выпить с близким другом, пожалуйста!
Лао Ли выпил.
– Ну, мне пора, – сказал Дин, посидел, подумал и добавил: – Моих пичуг, когда меня… отдай их Ину, господин Ли, других забот у меня нет.
Лао Ли хотел крепко пожать ему руку, но у него не хватило сил.
Дин сделал несколько шагов, потом возвратился: – Господин Ли, – лицо его пылало, – господин Ли, одолжи денег, надо купить одну штуку.
4
Лао Ли расхотелось идти к Чжан Дагэ. Все мысли его были сосредоточены на Дине, он не знал, восхищаться ему или жалеть этого человека, но удержать Дина ему и в голову не приходило, потому что убийство Сяо Чжао он считал благим делом. Лао Ли было стыдно: почему он сам не расправился с Сяо Чжао? Единственное оправдание – забота о семье; он не боялся, просто не имел права умереть. Но стоит ли приносить себя в жертву такой жене, всю жизнь прожить без взлетов и дерзаний? Да, он хуже Дина, живой труп. Даже Сяо Чжао боится обидеть, живет ради этой жалкой семьи, а три дня не разговаривает с женой! Он презирал себя и отэтого еще острее чувствовал собственную никчемность. На что он способен? Да ни на что! Его образованность никому не нужна. Даже на службе. Лишь порождает сомнения. Утешаться тем, что он добрый? Но какая от этого польза? Если доброта ведет к безволию и неискренности, то лучше быть злым. Опустив голову, Лао Ли медленно брел в сумерках, не замечая ни шума, ни суматохи. Лишь очутившись у северной городской стены, он очнулся и понял, что надо возвращаться… Фонарей здесь почти не было. Он остановился, посмотрел на небо. Вокруг тишина. Плакучие ивы дремали, звезды сияли удивительно ярко. Он попал в иной мир, без людей, без никчемных споров, без скучных стихов; в мир плакучих ив, ярких звезд, легкого ветерка. Здесь было так спокойно, что даже лотосам, казалось, лень дарить свой аромат, лишь изредка донесется крик петуха или звезда упадет с неба. Мир будто погружен в забытье. Лао Ли долго стоял словно во сне, потом пришел в себя, вздохнул и сел на землю.