Развод

Малиновская Маша

А может, между ними уже это в порядке вещей? Я ведь этого не знаю.

Смахиваю блокировку с телефона с намерением просто побродить в сети, отвлечься как-то, что ли. Вика уже два часа как легла, а мне всё не спится.

“Деятели от правительства хотят внести поправки в закон об абортах. Почему у нас отбирают право распоряжаться своим телом? Кто позволил им решать?” — высвечивается громкий заголовок статьи в поисковике на главной странице, а я спешу скорее её смахнуть. Слово “аборт” как-то болезненно отдаётся во всём

теле. Взгляд сам цепляется за него.

— Не бойся, — кладу ладонь на живот и шепчу едва слышно. — Мама этого не сделает.

Понимаю, что ребёнок размером с фасолину в моём животе меня попросту не слышит. Я говорю это самой себе. Будто убеждаю в правильности принятого решения.

Аборт бы, скорее всего, облегчил мне жизнь. Не нужно было бы так тревожиться о будущем.

Но я ни за что не пойду на это. Что бы не происходило в моей жизни, моему ребёнку всегда найдётся в ней место.

— Мам, ты почему ещё не спишь? — слышу тихое сзади.

Обернувшись, вижу дочь, что босая и с распущенной косой застыла рядом. Замечаю, что у неё в руках телефон.

— Солнышко, а ты? — раскрываю объятия, приглашая. — Зачем тебе телефон? Приснилось что-то?

— Я соскучилась по папе, мам, — маленькие плечики, поникнув, опускаются. — Можно я ему позвоню?

— Почти полночь, Викуся, — смотрю на часы. — Он спит, наверное. Ночным звонком ты только испугаешь его.

Вика влезает мне на колени и прислоняется виском к плечу. Молчит, ковыряя ноготком кнопку на чехле смартфона.

Она грустит. Скучает. А у меня сердце разрывается видеть её такой.

— А давай мы ему напишем? — предлагаю вариант. — Если прочитает сообщение, значит, не спит и можно будет набрать. А если сообщение повиснет непрочитанным, значит, папа уже лёг. И тогда утром он увидит его и сам перезвонит тебе. Хорошо?

— Давай, — Вика кивает, обрадовавшись хотя бы такому выходу. — Что написать, как думаешь?

— А что бы ты хотела?

— Ну… что я скучаю. И что на новый год больше не хочу тот набор расчёсок для хвостиков единорога, а хочу, чтобы папа с нами отмечал.

Стараюсь подавить вздох. Я и так всегда ярко отзываюсь нутром на эмоции дочки, а гормоны, что идут в комплекте с беременностью, только усиливают это.

Вика медленно набирает несколько слов Гордею, просит проверить, нет ли ошибок в словах. Ей в первый класс только в сентябре, это ещё совсем нескоро, а она уже и читает хорошо, и напечатать может целые предложения. Потом снова отбирает у меня телефон и добавляет середечко-смайлик.

Отправляем. Галочки на сообщении так и не становятся цветными. Значит, Гордей уже не в доступе сегодня. Или спит, или…

— Ладно, — вздыхает Вика, утром ему позвоню уже.

— Да, сразу, как проснёмся, так и позвонишь, — целую её в висок. — А теперь давай снова в кровать, зайка. Я тоже уже пойду.

Провожаю Вику в её комнату, укрываю одеялом, когда она укладывается. Какое-то время сижу рядом и глажу по волосам. Засыпает она быстро.

Да и мне пора всё же идти в постель. Вот только заберу телефон в гостиной.

И тут словно дежавю случается. Только что я трезва как стеклышко.

Едва выхожу в гостиную, как в дверь раздаётся негромкий стук. Я замираю, ощущая, как сердце начинает колотиться в груди. Ночные звонки в принципе всегда пугают.

Домофон показывает, что это Гордей. Я открываю с намерением возмутиться, как-никак, а уже полночь. Или мог хотя бы позвонить. Но стоит мне увидеть его, как я теряю дар речи.

— О Господи…

Запах. От него жутко несёт алкоголем. Но даже и без столь ярко выраженного аромата можно понять, что Гордей пьян в стельку. Его шатает даже когда он опирается рукой о косяк.

— Ир… — выдыхает и жмурится. Снова без линз? Очков нет на нём.

Но дело совсем не в запахе и состоянии. Это уходит на второй план моментально.

Гордей весь в крови. Разбита бровь, верхняя губа, оцарапана скула, нос распух. На лбу пластырь. Вся рубашка спереди в больших алых пятнах. А правая рука вообще в гипсе.

— Что с тобой случилось? — всхлип получается неожиданным даже для меня. — Ты подрался, что ли?

Гордей и драка — несовместимые для меня вещи. Он не трус, конечно, нет. Он дипломат. Всегда умел красиво решить любую проблему, всегда был против дикостей вроде драк и мордобоев.

А сейчас… я просто в шоке.

— Нет, — качает головой, вскинув на меня пьяный взгляд. — На машине разбился. Пустишь? Поговорить надо.

— Что? — страх калёной спицей протыкает грудь. Звучит так страшно! — Входи скорее, давай.

Сморгнув первый шок, я отхожу в сторону, пропуская его в квартиру. Гордей входит и сталкивает туфли, а я в это время обнимаю себя руками, понимая, что у меня от напряжения зуб на зуб не попадает.

— Что… как это случилось? Что произошло? — смотрю на его ушибы и ссадины и чувствую, как внутри всё горит от волнения. Он ещё ничего не сказал, не пояснил, а у меня уже вспышками в голове “а что, если бы…”, “он ведь мог так и не узнать…”, “а что бы я Вике сказала…”

— Виски. Мудак на дороге. Столб, — пожимает плечами и тут же морщится от боли. — Мудак — это я не про себя, если что. Хотя, стоило вызвать такси.

— Ты что, пьяным за руль сел? — меня окатывает очередным шоком. Мне сложно поверить, что Гордей способен на такую неосторожность.

— Мне очень надо было, Ир, — шепчет с внезапным жаром, делая шаг ко мне. — Очень-очень, понимаешь? К тебе надо было. Сказать кое-что важное…

Я не успеваю отреагировать, когда он делает ещё один шаг, преодолевая последнее расстояние между нами, и заключает моё лицо в ладони. Неожиданно твёрдо для такого состояния на ногах стоит.