Разводящий еще не пришел (др. изд.)
Шрифт:
— Знаю, знаю, — говорил Громов в трубку. — Подождем, не все еще готовы к такому методу поражения целей...
Разговор затягивался. Узлов, поняв, о чем идет речь, хотел было выйти и бежать к Шахову, чтобы сообщить ему неприятную весть, но Громов опустил трубку, сказал:
— Значит, говорите, для порядка. Это хорошо, лейтенант. Порядок в жизни — великое дело. Я тоже для порядка решил просить командующего назначить вас командиром второго взвода, вместо лейтенанта Петрова. Но Бородин говорит, что вы не справитесь, взвод средненький. Я согласился с секретарем. Однако выход нашли. Посоветовались мы тут: я, Крабов, Проценко, Савчук, Бородин — и решили укрепить второй взвод, перевести туда расчет сержанта Петрищева. Солдаты там цепкие, смекалистые, до знаний жадные... Как вы на это смотрите? Согласны принять второй взвод?
Узлов не сразу ответил: для него это было неожиданностью, он никак не мог понять, что кто-то думает о нем, кто-то старается определить его судьбу и в конце концов кому-то он нужен... Громов смотрел на него веселым, добрым взглядом. И не было в этом человеке ни капельки наигранности, официальности, той официальности, которая порою вызывает сомнение в искренности услышанных слов.
Громов говорил о дяде, о том, что Заречный звонил, просил извинения, что не сможет сейчас приехать в полк, что он за последнее время отошел от армейской темы, но обязательно напишет хорошие стихи о людях в шинелях, которые, дай бог каждому, так высоко держат честь советского гражданина, в любую непогодь стоят лицом к линии фронта.
«Конечно, дядя мог так сказать... мог, — подумал Узлов. — Сказать — не горы сдвинуть». Мысли о дяде быстро улетучились, и вновь он взглянул на Громова: командир полка рисовал на папиросной коробке какую-то фигурку. Узлов присмотрелся: получился малыш, смешной карапуз в шубке и огромных валенках.
— Так как же, согласны принять второй взвод? — Громов положил папиросы в карман.
— Спасибо, товарищ подполковник. Я буду стараться. Разрешите идти?
— Идите. Да, свой рапорт не уничтожайте, храните его на память. Договорились?
— Слушаюсь, товарищ подполковник.
Парикмахерская была на территории военного городка, возле проходной будки, в отдельном домике. Выйдя из штаба, Громов заметил Бородина. Майор вел за ручку Павлика и, видимо, тоже направлялся в парикмахерскую. Мальчик, семеня ножками, круто запрокидывал голову, что-то говорил отцу.
— К брадобрею? — поравнявшись с Бородиным, спросил Громов. Он наклонился к Павлику, тихонько похлопал по розовой щечке: — Как дела, Павлик?
— Хорошо, — бойко ответил мальчик и, освобождая свою занемевшую ручонку из отцовской, похожей на боксерскую перчатку, похвалился: — У меня скоро будет мама. Она купит мне взаправдашнюю ракету...
Бородин схватил сына на руки и с нарочитой строгостью прикрикнул:
— Я же тебе говорил, что это военная тайна.
— Женишься? — насторожился Громов. — Кто же эта Дульцинея?
— Позову на свадьбу, увидишь.
— Женись, женись, потеплеешь.
— Я без того теплый, — засмеялся Бородин.
— Папа сильный, его никто не поборет, — неожиданно пролепетал Павлик и устремил на Громова свои темные глазенки, полные детской, неподдельной веры в силу отца.
— Слыхал? — воскликнул Бородин. Крупное матового цвета лицо Бородина, на мгновение утратив грубые черты, которые делали его с виду несколько суровым и суховатым человеком, озарилось, приобрело привлекательность, которой нельзя было не позавидовать.
«От такого жена не уйдет, — промелькнула мысль в голове Громова. — Что и говорить, видный мужчина. Да что мне до этого?» — отгоняя прочь невеселые думы, Громов старался храбриться, убедить себя, что ему вовсе нет дела до того, на ком женится Бородин. Но Громова так и подмывало узнать имя женщины. И он спросил:
— На той, что в меховой шубке повстречалась нам, когда возвращались с занятий?.. Командир обязан знать, на ком женятся его подчиненные, — полушутя сказал Громов. Бородин не ответил. У входа в парикмахерскую он круто повернулся к Громову и, поднимая вверх руку с вытянутыми указательным и средним пальцами, произнес:
— Стрельба без вилки! Это же здорово! Согласитесь! — И, пропустив вперед себя сына, переступил порог.
Мастер Гриша встретил их суетней. Он забегал по помещению, покрикивая на свою помощницу Нюру, которая принялась стричь Павлика. Других клиентов не было. Гриша, взбив мыльный порошок, посмотрел на себя в зеркало и обратился к Громову:
— Садитесь, товарищ подполковник. Вчера я приобрел новую бритву на толкучке, с рук купил. Посмотрите... Хы-хы, — дыхнул он на лезвие, любуясь разноцветными оттенками, появившимися на металле. — Прошу садиться.
— Давай, секретарь, ты первым, — предложил Громов Бородину. — Тебе ведь надо спешить на свидание. — Сказал и спохватился: «Э-э, брат, да ты начинаешь волноваться. Негоже, Серега, так».
Бородин сидел спиной к Громову. Большая, крепкая голова майора лежала на высоко поднятом штативе, и маленькому, щупленькому Грише приходилось подниматься на носки, чтобы достать бритвой виски майора. Мастер долго приспосабливался, забегая то с правой, то с левой стороны. В эту минуту Гриша напоминал Громову лилипута, суетящегося вокруг Гулливера. А Бородин сидел молча, спокойно, загораживая своей широкой фигурой все зеркало. Когда Гриша, намылив Бородину лицо, приготовился пройтись бритвой по второму разу, тот легонько отстранил мастера, повернулся к командиру полка:
— Соглашайтесь, со стороны коммунистов обеспечена полная поддержка.
Громов отрицательно покачал головой. Бородин поднатужился и высвободился из кресла. Сорвав с себя салфетку и вытерев лицо, молча, размашистыми шагами, направился к вешалке...
— Павлик, пошли!
Гриша взял в руки салфетку, ничего не понимая, пожал острыми плечами:
— Я же по второму заходу не брил, товарищ майор!
— Второй заход потом. Получите с меня, — бросил Бородин деньги на стол и начал одевать Павлика.
«Ну, баталия начинается», — подумал Громов, выходя из парикмахерской и готовый на улице охладить секретаря. О, он поговорит с ним. В конце концов разве можно так нервничать?
Они пошли вместе. Бородин нес сына, прижавшегося головкой к теплой упругой щеке отца, от которой на этот раз пахло мылом, а не одеколоном, как привык всегда чувствовать Павлик, когда он забирался к отцу на руки.
Солнце спряталось за облака, оттенив на западе горизонт большим, размашистым фиолетовым мазком. Со стороны казарм ветром доносило: