Разводящий еще не пришел
Шрифт:
— Недоволен водителем? — прикуривая от отцовской папироски, пошутил Александр.
— У нас, брат, только поспевай, сам знаешь: опоздал на минуту — зерно ушло из рук. Или уже все забыл, служа в армии?
Александр в упор посмотрел в скуластое лицо отца: мелкие щетинки обложили щеки, подбородок, топорщились на верхней губе.
— Побрился бы, председатель. Ведь нехорошо в таком виде появляться перед народом.
— Ладно! Заводи. Побреемся в более подходящее время...
— Ну-ну, жди такое время. — Ефрейтор включил зажигание. И не успел
— К старой гребле. Кто-то там жег солому.
— Показалось тебе, батя.
— Может, и показалось. Тогда давай на комбайны.
— А что там? Или неполадки?
— Да нет, комбайнеры — опытный народ. Вчера скосили сто пятьдесят пять гектаров, приходи полюбоваться!
— А зачем же ты к ним спешишь? Сходи к полковнику Водолазову, он тебя научит, как планировать свой рабочий день.
— Собираюсь и к нему. Восемь лет в контакте живем, помогаем друг другу...
Машина выскочила на косогор. Отсюда как на ладони хорошо просматривались поля, стога соломы. На повороте, где дорога сворачивала к жатве, навстречу попалась повозка, на ней восседал Дмитрич.
— Останови!.. — крикнул Матвей Сидорович и, открыв дверцу кабины, соскочил на обочину. — Откуда? — спросил он сторожа.
Дмитрич медленно снял картуз, ладонью пригладил редкие волосы, ткнул рукой в сторону города:
— Оттуда, откеле же мне ехать, товарищ председатель? Продал кабанчика. Старуха потребовала новый сарафан и платок.
— Ну и что, купил? — заглядывая в кузов повозки, спросил Околицын.
— Купил. Чего же не купить, — словоохотливо заговорил Дмитрич. — Денежки есть. Аванс нынче богатый.
Слова Дмитрича пришлись по душе председателю колхоза. Он бросил сыну:
— Слыхал?.. Поехали!
— Жулик он, Дмитрич-то, — с упреком сказал Александр, когда свернули в поле. — Хитрющий, бес!
— Критикуешь? — насторожился Матвей Сидорович. — Пятый день в колхозе и все уже увидел, определил, оценил.
— Одноглазый ты, батя, — вздохнул сын. — Я этого Дмитрича и раньше не любил. Жулик он — вот и все, и к тому же кулак.
Но Матвей Сидорович уже не слушал сына. Завидя возле вагончика одинокую женскую фигурку, он с беспокойством сказал:
— Кажись, Борзова! Объезжай стан, гони прямо к комбайну. Прокаженная, бежит...
— Остановить, что ли?
— Гони, а то не избавишься от нее.
Александр прибавил скорость. Из лощины выполз трактор, тащивший комбайн. Бросив в небо черное кольцо дыма, трактор остановился. Матвей Сидорович заволновался, выскочил из машины, крикнул трактористу:
— Горючее-то не поступает! — И набросился на сына: — Чего прилип к баранке? Помоги человеку. Эх ты, солдат!..
— Сейчас поедем, Матвей Сидорович. — Тракторист привычно взялся за рычаг, и трактор, качнувшись, тронулся с места. Председатель взобрался на самосвал, сунул руку под тугую струю зерна.
— Хороша, матушка! Ой, хороша! — восторгался он. А когда слез с самосвала, распорядился: — Теперь гони в правление.
...Отец что-то записывал в блокноте. На белом листе плясали, то разбегаясь, то сходясь, многочисленные цифры, восклицательные знаки.
— Чего заглядываешь? — с улыбкой заметил отец. — Ведь все равно, ефрейтор, ничего не понимаешь.
— А ты растолкуй. Или государственная тайна?
— Тайны никакой, а дело действительно государственное. Понимаешь, все подсчеты показывают: если мы за счет овса увеличим клин зерновых, то приходи, кум, любоваться!
— За чем же дело стало?
— Нешто пойдет на это район! За нарушение травополки я уже был бит. С меня хватит.
— Да-а, батя, оказывается, ты еще и трус! — пошутил Александр, но Матвей Сидорович принял это всерьез. Его взгляд вдруг сделался сухим: брошенную сыном фразу он слышал и от Борзовой. «Сговорились», —промелькнула мысль.
— Останови «газик». Как ты сказал? — Он повернулся к Александру, ожидая ответа.
Тот не спеша поставил машину на ручной тормоз, приоткрыл дверцу и указал на старую греблю:
— Видишь?
— Не ты первый на нее показываешь. Находились такие молодцы, настаивали разводить тут водоплавающую птицу, выращивать капусту, петрушку. Угробить средства и ждать в поле ветра? Откуда здесь возьмется вода? Из талых снегов? Ее не хватит и на один летний месяц — испарится. — Матвей, Сидорович закрыл блокнот, не спеша положил его в сумку и прищурил правый глаз.
— Ты, батя, не ершись, подумай лучше, может быть, люди дело говорят. Воды в колхозе не хватает, а там, под землей, молчат родники, можно сказать, дремлет богатство.
— А что тут думать, — резко чиркнул спичкой Матвей Сидорович и, закурив, махнул рукой: — Нет. Землю за греблей прикажу распахать. Хорошая там будет пшеница. И не баламуть ты меня, а то...
— Обидишься?
— Обидишься — неподходящее слово. У меня ведь характер...
— Но я, батя, кажись, твой сын. А яблоко от яблони далеко не падает. Дай отслужить, вернусь...
— Пойдешь против отца? — скороговоркой спросил Матвей Сидорович, снял фуражку, потер седые волосы.
— Нет, зачем против отца? Против председателя, который не желает смотреть на мир обоими глазами. И фельдшерицу ты обижаешь, бежишь от нее. Сегодня она всю ночь рыла землю. Родники мы искали... Про это дело уже знает секретарь райкома партии товарищ Мусатов. Я ему написал... Одноглазый ты, батя, одноглазый...
Матвей Сидорович громко рассмеялся:
— Шестьдесят лет прожил и не знал, что я при одном глазу. Ну тебя к чертям, сынок! Езжай-ка ты домой, отдыхай, набирайся сил, артиллерист. Я на своих двоих забегу к Водолазову. — Он решительно покинул машину и, не оглядываясь, тяжелой, стариковской походкой пошел по дороге, ведущей в военный городок. Его сутулые плечи слегка покачивались, но голову он держал гордо и прямо.
— Батя! — Александр догнал отца, посигналил. Тот остановился. — Садись, батя.