Развязка петербургских тайн
Шрифт:
Послышался звук отпираемого засова, дверь распахнулась, на пороге стоял Степан. Хлебонасущенский растерялся. Он не ожидал увидеть такого ветхого стража.
— Чего шумишь?— строго спросил Степан.
— Ты один меня стережешь? — спросил Хле-бонасущенский.
— Ну, а ежели и один?.. Ты, парень, не балуй... Тебе небось Николай Яковлевич про иголку рассказывал? Наколешься случайно, и поминай как звали.
Хлебонасущенский отшатнулся.
— Да и не один я здесь... Трофим! — позвал Степан.
За спиной у него появился Трофим.
— Чего, дядя Степан?
— Не спи!
— Я и не думал...
— Ну, иди, — сказал Степан и спросил Хлебо-насущенского:— Так чего стучал?
— Пить хочу...
Степан зачерпнул ковшом воду из бадьи.
— На, поставь у себя...
В глубине коридора раздались голоса.
— Барин идет. По твою душу. Смирно себя веди, не то худо будет. Николай Яковлевич — человек военный... Порядок во всем любит.
Хлебонасущенский попятился. В дверях появился Николай, позади него — Устинья.
— Вот что, Полиевкт Харлампиевич. Сейчас вам принесут бумагу, перо и чернила. Надо вам будет описать все свои деяния. Самым добросовестным образом. С самыми мельчайшими подробностями. И насилие над Юлией Николаевной, и убийство дворника, и сговор с акушеркой... Ну, и дальнейшие ваши художества.
— Не буду... Я требую передать меня в руки полиции. Вы нарушаете закон!
— Нарушаю...
— Вот, — обрадовался Хлебонасущенский. — Сами признаетесь...
— Значит, отказываетесь? — спросил Николай.
— Отказываюсь...
— Это ваше последнее слово?
— Последнее.
— Николай Яковлевич, позвольте мне с ним поговорить... Наедине... — попросила Устинья.
— Нет! Не надо! Не оставляйте меня с ней... Она — ведьма! — завопил Хлебонасущенский.
— Устинья! Я обещал Анне, что самосуда не будет...
— Не будет... — тихо сказала Устинья. — Это я
раньше его убить думала... Неправильно это. Он долго жить должен. И о смерти мечтать, как о великой милости. Оставьте меня с ним. Поговорить надо.
— Хорошо, — сказал Николай. — Я буду здесь, за дверью.
Устинья зашла в каморку, Николай закрыл за ней дверь. Они со Степаном стояли в тесном коридорчике, касаясь друг друга. Из каморки не доносилось ни звука.
— Натерпелась женщина! Ох, натерпелась, — со вздсосом сказал Степан. — Хочет повиниться... Ну что ж... Говорят, повинную голову меч не сечет.
Вдруг из каморки раздался страшный вой. Николай распахнул дверь. Хлебонасущенский лежал навзничь на полу, над ним, как черная птица, склонилась Устинья, а он выл не то от боли, не то от страха. Николай взял Устинью за плечи, оттащил.
— Ты же мне обещала, Устинья!
— Я его не убивала...
— Уберите ее! Умоляю! Ради всего святого, уберите. Я сделаю все, что вы скажете... Несите бумагу, я все напишу... Со всеми подробностями. Вы только ее больше ко мне не пускайте...
– — Степан! Принеси табурет, бумагу, чернила, — распорядился Николай.
— Николай Яковлевич, оставьте меня с ним, — попросила Устинья.
— Не надо, Устинья. Вот он напишет все, и поглядим... Сдавать его в полицию или повременить.
Ковровы приехали в пятницу вечером. Дом сразу наполнился шумом, гомоном, детским смехом... Сергей Антонович и Николай крепко обнялись. Юлия Николаевна расцеловалась с Анной.
Степан, не скрывая слез, ворчал на Глашу:
— Дети совсем исхудали... Ты чего, их там не кормила, что ли? Сама-то небось не исхудала...
— Удивляюсь я себе, дядя Степан! Ну ничего мне не деется... Хоть в Швейцарии, хоть в России.
— Вот и свиделись, Николя... Помнишь, год назад я сказал, что непременно еще повидаемся, — у Коврова подозрительно блестели глаза.
— Ты, как всегда, прав, Серж...
— Юленька! Вы прекрасно выглядите... Немножко располнели, но это вам к лицу, — сказала Анна.
Юлия Николаевна шепнула что-то на ухо Анне.
— Правда?! — обрадовалась Анна. — Я так рада за вас...
— Николай Яковлевич,— спросил Степан,— мы гостей на втором этаже разместим?
В покоях старой княгини...
— Да какие же это гости, Степан? — улыбнувшись, сказал Николай. — Дом-то Сергею Антоновичу принадлежит.
— Как же так, Степан? — нарочито строго сказал Ковров. — Меня в гости зачислил... Как-никак, шестнадцать годков я твое ворчание терпел...
— Сергей Антонович! Да кабы вы знали!.. Вы для меня... Дозвольте в плечико поцеловать...
— Будет, будет, —тсказал Ковров, обнимая старика.
Далеко за полночь Сергей Антонович и Николай засиделись в кабинете. Ковров только что закончил читать показания Хлебонасущенского.
— У этого господина несомненные литературные способности... Не хуже, чем в журналах, пишет... Но какое же душевное одичание! Какая мерзкая душонка? Как думаешь, Николя, не откажется он от своих показаний? — спросил Ковров.
— Никогда. Ему на воле теперь страшнее, чем в тюрьме. Он знает, что Устинье терять нечего... Кроме того, узнал я, что пули, которыми убит Чернявый, находятся в следственной части. А у меня имеется та, которой был ранен Иван, и револьвер, из которого он был ранен.
— Итак, чем мы располагаем? — подытожил Ковров. — Показания Хлебонасущенского, дневник доктора Катцеля, орудие убийства Чернявого и покушения на Ивана, свидетели: Юлия, Глаша, Загурский.
— Юлия Николаевна пока не должна выходить из дома,— сказал Николай. — Глаша и Степан будут говорить слугам в соседских домах, что она больна.