Разящий крест
Шрифт:
– Давай без нотаций, а? Я что – плакать должен? Это – враги. И пока мы не настолько сильны, чтобы вступить в открытый бой, они будут погибать вот таким образом.
– Я удивляюсь, как вас ещё не «вскрыли»: везде ж камеры стоят.
– А маски, а глушилки на что? Камеры-то все по сети работают. Пока каждую церковь не обнесут забором с колючей проволокой и не поставят взвод охраны, от наших посещений не избавятся. Но в любом случае до августа мы в Воронеже притихнем. Может, в область разок наведаемся и всё.
– Что
– Украшения сливаем Матвею. Куда он их девает – не знаю. Да и пофигу. А на деньги покупаем боеприпасы, паспорта ребятам делаем, обеспечиваем тех, кто пока без документов. Листовки вот печатаем – надо же людей просвещать.
– А одними листовками обойтись нельзя было?
– Странный ты! Мы ж уже говорили об этом: жить-то нам на что? Из нас всех только несколько человек работают по новым паспортам. Да и много ль сделаешь листовками этими?
– Данил, я всё пытаюсь склонить тебя к размышлениям о более мирных способах действий. Неужели то, что вы делаете – единственный выход?
– Да, – отрезал Гусляр. – Единственный. С ними по-другому никак. Вспомни, что сказал Христос: «Не думайте, что я пришёл принести мир на землю; не мир пришёл я принести, но меч». В этом вся суть. Они нас дубинкой, и мы их в обратную. Иначе они не понимают. На демонстрации выйти нельзя – прямой путь в тюрьму. Что ещё? Соцсети, онлайн-радио, видеоролики? Это нужны программисты хорошие, чтобы не вычислили айпи и прочее. Пока таких нет у нас. А листовки – забава просто: кто их всерьёз-то воспримет? Выкинут, и дело с концом. Остаются только радикальные способы борьбы.
– А ты не думал, что своими действиями вы провоцируете власть на дальнейшие репрессии?
– Чем больше обостряется обстановка, тем для них же хуже: люди будут возмущаться, и закрутится у них мысль в головах, что власть, может быть, и не очень-то права, давая привилегии церкви и пэдэшникам. Люди проснутся в конце концов. Думаешь, почему на Кавказе дружинников нет? А в Татарстане? Вот то-то. Как только большинство населения будет недовольно, прижмут православных. Как пить дать прижмут. Для этого мы и работаем.
– Сколько жизней ещё угробите?
– Ладно, заканчивай, – не выдержал Данила. – Ты сидишь в своём ботсаду, в церквушки ходишь по воскресеньям, с Андреем за ручку здороваешься. Что – не так? Так какого... ты мне тут втираешь?! Ты вот без паспорта поживи месяцок-другой, поскитайся по подвалам и чердакам, с Матвеем пообщайся, пистолет хоть в руках подержи разок, а потом уж суйся. Нашёлся тут! Ты вообще верующий. Верующий, усёк? Ты мой враг по определению. Может, ты вообще уже переметнулся обратно и сидишь тут выслушиваешь? А потом Коржу побежишь рассказывать. А?
– Ну ты и сволочь! – Савва встал. – Вы с Андреем достойны друг друга. Бейтесь лбами, сколько хотите. Хоть перестреляйтесь все – больше и слова не скажу.
Проходящие мимо люди удивлённо оглядывались на Васильева,
– Савка, извини, не сдержался, – покаялся, улыбнувшись, Данила. – Ну, в самом деле. Не выспался сегодня после такой ночи. Понимаешь же. Извини. Я ж не серьёзно.
– Ладно, пора мне. Посмотрим, что дальше будет. Думаю, сейчас начнётся заварушка. Давай...
– Не обижайся, Савка, – пожимая руку, попросил Данила. – Будем на связи.
Прошло три дня. Улицы патрулировали усиленные наряды полиции и дружинников, у церквей была выставлена охрана, в городе начались обыски и аресты тех атеистов, что ещё находились на свободе и не уехали из Воронежа.
Не успел Савва в начале рабочего дня войти в лабораторный корпус ботанического сада, как из двери своего кабинета выглянул высокий худой заместитель директора и позвал внутрь.
– Вот какие дела у нас, Васильев, – тихо сказал Дмитрий Андреевич, закрыв дверь. – Нелюбова вчера вечером арестовали.
– Как это? За что?
– Понятно за что. Наверняка ещё и вывоз библиотеки припомнили. Теперь по его знакомым и родственникам пойдут. Понимаешь, о чём я? Меня вызовут уж точно. Да и тебя, вероятно.
– И что делать-то?
– Ничего, – Улитко сел за стол у окна и сцепил руки, положив их на столешницу. – Пойдёшь, скажешь, что не видел, не знаю, учился у него, разговаривал иногда. И всё. Понятно? Ну и вот. Главное, стой на своём и показания не меняй. Всё будет в порядке.
– Спасибо, Дмитрий Андреевич, что предупредили.
– Вот ещё что – послезавтра к нам комиссия приезжает. Православная, – заместитель директора провёл рукой по блестевшей в солнечном свете лысине. – Будут сотрудников собеседовать, да анкетки какие-нибудь заставят заполнить. Ты там «Библию» полистай вечерком, повспоминай праздники церковные и тому подобное. Хорошо? Ну и никаких лишних высказываний на собеседовании. Чтобы у нас всё гладко было.
– Хорошо, я постараюсь.
– Терентьева меня только беспокоит, – Улитко озабоченно мотнул головой и погладил столешницу ладонью, будто распрямлял невидимую скатерть. – Маша слишком прямолинейна и иногда бывает нетерпимой. Как бы ни наговорила чего. Вы с ней как? Общаетесь или так только – подай-принеси?
– Общаемся.
– Может, поговоришь с ней? Попросишь держать себя в руках?
– Хорошо, Дмитрий Андреевич.
– Ну и вот. Отчёт ещё надо о работе лаборатории подготовить. С результатами и дальнейшими планами. Понимаю, что времени почти нет, но у вас имеются же какие-то заготовки, прошлые отчёты? Сконструируйте им там что-нибудь более-менее вменяемое, хорошо?
– Постараемся. Но за два дня, конечно...
– Надо, Савва. Отчёт обязательно надо сдать комиссии. Пусть будет плохо написан, но должен быть.