Разжигательница
Шрифт:
Я сижу на клочке сухой травы, пока остальные обустраивают место для костра. Саида отрезает ещё часть относительно чистой ткани, чтобы вытереть кровь вокруг моей раны.
Пытаюсь смотреть на её лицо и не обращать внимания на жжение, усиливающееся в плече. Глаза и волосы Саиды полночно-чёрные, а в левой ноздре сверкает крошечный алмазный гвоздик, тем самым ещё больше подчёркивая маленькую горбинку на носу. У неё светло-коричневая кожа, типичная для жителей песчаных пустынь Захары, а на груди целая россыпь родинок. Саида всегда слегка подкрашивает губы красным цветом — эта привычка
Она слегка надавливает на рану, отчего я болезненно морщусь и напрягаю плечо.
— Прости! Матерь всего сущего, у тебя глубокий порез, Рен, — комментирует она, не отрывая взгляда от своих проворных пальцев. Нервный смешок срывается с её губ. — Но ты это и сама знаешь.
— Теперь у меня будут парные шрамы по обе стороны шеи, — плаксиво тяну я. — Вселенная явно пытается меня обезглавить.
— Или Госпожа послала своих хранителей присматривать за тобой, — Саида зажигает спичку и подносит иглу к пламени.
Я хочу рассмеяться, но при взгляде на огонь у меня перехватывает дыхание и подкашиваются ноги. Это так нелепо, даже унизительно. Я разводила костёр в лесу, бежала по горящей деревне и смотрела, как пламя охватывает стражника в воспоминании Фрэнсиса… Но сейчас начинаю задыхаться из-за крошечного огонька.
— Рен?
Это опять происходит. Почему сейчас? Саида сжимает мои руки, пытаясь вернуть к реальности. Но моё тело парализовано, а глаза застилает пелена боли. В итоге воспоминание, ранее надёжно запертое в Серости, вырывается наружу.
Дворец. Детские ладошки вцепились в подоконник. В оконном стекле я вижу своё отражение. Чёрное ночное небо рассекают красно-оранжевые всполохи рассвета. В моих покоях повсюду дым. Он проникает через дверные щели. Огонь! Это не рассвет, а огонь.
Голова идёт кругом. Я сажусь на землю и обхватываю колени руками, пытаясь дышать ровно. Кто-то зовёт меня по имени, но звук доносится словно издалека, а воспоминание в своих ярчайших красках всё ещё стоит перед глазами.
Я ощущаю мягкое прикосновение к щеке. Дез. Мозолистая подушечка его большого пальца легонько поглаживает мою кожу. «Успокойся». Это слово обволакивает меня и проникает внутрь. Моё тело расслабляется, а мышцы отпускает напряжение, точно потянули за невидимую ниточку и распустили весь гобелен, сердцебиение снова замедляется, пока тёплая волна магии Деза заполняет всё моё существо. Внезапно я отчаянно нуждаюсь в спокойствии и тишине. И вдруг мой разум проясняется. Серость отступает, а я захлопываю за ней дверь. Саида и Дез перенесли меня подальше от лагеря и разместили на мягкой траве. Неужели я настолько погрузилась в воспоминание, что даже не почувствовала этого?
С моих губ слетает ругательство, я с размаху бью Деза ладонью в грудь и сразу жалею об этом, поскольку боль пронзает мою раненую руку.
— Я же
— Прости, — тихо, но твёрдо перебивает он. Видимо считает, что всё сделал правильно. — Саида не может накладывать швы, пока ты так трясёшься.
— Вы там уже закончили? — спрашивает Марго, её голубые глаза прожигают Деза насквозь. — Нам нужна помощь со спальными мешками.
Затем её взгляд перемещается на меня, и верхняя губа изгибается в уже привычной презрительной усмешке. Я не уверена, что именно её расстроило: использование Дезом своего дара на другом шепчущем или наше близкое общение. Возможно, верны оба варианта. Но наверняка дело в том, что независимо от того, сколько я буду бежать, бороться или истекать кровью во имя шепчущих, само моё существование служит вечным напоминанием об утраченном.
Дез бормочет извинения и беззвучно отходит, чтобы подбросить поленья в костёр.
— Приступим, — призывает Саида, возвращаясь к своему набору для наложения швов. — Эстебан, будь добр, поделись своей флягой.
Эстебан, уже начавший готовить еду, хмурится.
— Да там уже наверняка занесена инфекция. Пустая трата хорошего пойла.
Дез сверлит Эстебана таким взглядом, который заставил бы даже самых отважных наложить в штаны.
— Только каплю, — ворчит он и передаёт флягу Саиде, глядя на меня с прищуром.
— Не обращай на него внимания, — шепчет мне на ухо Саида. — Это не так уж больно, хотя можешь прикусить свой кожаный ремень при необходимости.
— Мне кажется, у нас разные представления о боли, — шучу я. — Но я смогу выдержать.
Она хихикает, заметив мой пристальный взгляд на тонкую флягу с агуадульсе. Хоть напиток и получается из стеблей сахарного тростника, широко распространённого в южной провинции, но в этом чистом ликёре нет ничего сладкого. Некогда Дез вылил его на открытый порез на моей ноге прямо перед тем, как вытащить оттуда толстый осколок стекла. После этого я не могла ходить неделями, а запах этого пойла ещё долго не давал мне покоя.
Саида ласково улыбается.
— Что произошло? Ты никогда раньше так не реагировала на огонь.
Саиде не нужно использовать свой дар персуари, чтобы повлиять на моё настроение. В ней есть нечто такое, что побуждает меня поделиться всеми своими секретами. Даже теми, которые я не решусь озвучить Дезу.
— Ой, да сущий пустяк. Просто вспомнила кое-что из детства.
Она удивлённо приподнимает свои густые брови.
— Так это же хорошо. Ты ничего не могла извлечь из Серости с тех пор, как тебя спасли из дворца, верно?
Я убираю волосы назад и смотрю на траву, пока Саида промывает рану и обтирает кожу вокруг.
— Мы с Илланом пытались вытащить что-нибудь из воспоминаний того времени, когда я была с Королевским Правосудием. Что-нибудь, что можно было использовать против них. Но у нас ничего не получилось. Он считает, что я отделила свои воспоминания, чтобы спасти свой разум. Создала Серость, чтобы хранить там все воспоминания того времени. Другие старейшины полагают, что Серость — это побочный эффект. Точнее, наказание тем робари, которые опустошают других людей. Видимо, я это заслужила.