Реальность сердца
Шрифт:
— Неизвестный господин настоятельно требует встречи с вами.
Ларэ подумал, что сходит с ума. Какой еще неизвестный господин? Кто такой мог явиться на рассвете в Энор, да еще и заставить слуг доложить о себе? Он сел на постели, отмахнулся от слуги, который так и норовил посветить управляющему в глаза, запустил руки в волосы.
— Как выглядит этот господин?
— Как разбойник с большой дороги, простите, господин управляющий…
— Так чего ради вы впускаете в дом разбойников?!
— Он ожидает вас у ворот.
— Ну, а помимо разбойничьего вида? — Ларэ поднялся с постели и принялся собираться. Если «разбойник» разбудил его без повода, придется арестовать его и сдать столичным приставам. Дабы неповадно было являться в такое время без предупреждения.
— Лет побольше тридцати, конь — отменный агайрец, костюм — серый…
— У коня?!
— У гостя, господин управляющий!
— Что же, он не представился? — Приметы Фиору ничего не сказали. Господ на хороших агайрских конях в Собране хватает, а серое в дороге носит каждый третий.
— Отказался, господин управляющий! Надевать парадный костюм ради невежливого и незваного гостя не было ни малейшего желания. Ларэ накинул поверх рубахи жилет и пальцами поправил волосы. Он взял с собой двух охранников с факелами — на всякий случай; мало ли, что за сомнительный тип пожаловал, если уж Эрин обозвал его разбойником с большой дороги. Разбойники, конечно, на мерцах не ездят, но — мало ли, мало ли… На фоне алой рассветной стены человек и конь казались выкованными из черного металла или выписанными через трафарет: черное на красном. Слившиеся в одну фигуры, неподвижные и безмолвные. Фиор, досадуя на свою близорукость, подошел поближе.
Профиль человека, убравшего волосы под темно-серую шелковую косынку, а поверх нее накинувшего простой плащ с глубоким капюшоном оказалось Фиору удивительно знаком. Герцог Гоэллон стоял, положив руку на холку коня; заслышав приближение Ларэ оглянулся и жестом попросил отослать охранников.
— Откуда вы здесь? — опешил Ларэ. — Вы же должны быть на севере?
— Я предпочел бы быть на севере, — невесело улыбнулся Гоэллон. — Знаете, Ларэ, все так забавно — воюя на севере, я мечтал оказаться дома, но не успел я вернуться, как уже хочу обратно. Там все как-то проще и спокойнее… Впрочем, я разбудил вас вовсе не для подобных признаний.
— Может быть, вы пройдете в дом? Напоите коня, позавтракаете?
— Не могу позволить себе этой роскоши.
— Что случилось? Вместо ответа герцог полез в кошель на поясе и достал оттуда небольшой, в половину ладони, предмет, протянул его Фиору. Тот с недоумением уставился на ярко-белый квадрат из непонятного материала. Ширина и длина — примерно в палец, толщина в фалангу пальца. Фиор повертел шелковистую на ощупь штуковину, и обнаружил, что это — миниатюрное подобие книги, вот только бумага — невозможно, невероятно тонкая и гладкая, по краю скрепленная непонятным образом. Если это вообще была бумага: она больше походила на засушенные лепестки вишни или жасмина. Листы словно держались сами собой, но позволяли, проведя ногтем по краю, раскрыть крошечную книжицу наподобие веера, только пластины-листы шли не параллельно друг другу, а одна следом за другой.
— Что это, герцог?! — странная, непостижимая вещь жгла пальцы, словно раскаленная. — Откуда это? Герцог забрал у Фиора странную книжицу, отделил один листок и потянул. Тот с едва слышным треском отделился от края — не оборвался, а именно отделился от более темной полосы, которая шла вдоль одной из граней. Листок этот Гоэллон протянул Фиору, саму же штуковину убрал обратно в кошель.
— Вы никогда не видели записок на подобной бумаге?
— Это все-таки бумага?
— Да, это бумага. Правда, делают ее весьма и весьма далеко. Настолько далеко, что когда эту книгу для записей выронил один из посетителей королевского дворца, я был крайне удивлен…
— Где?
— Фиор, вы добрый омнианец, и сейчас не лучший повод обращать вас в ноэллианство. Скажем так, в нашем мире ее не делают.
— Легко поверить, — кивнул Ларэ. — И кто выронил эту… вещь?
— Позвольте, я отвечу на этот вопрос чуть позже? Сначала мне хотелось бы задать вам несколько своих. Вы были свидетелем некоторых событий во дворце и вокруг. Вы не желаете мне рассказать что-нибудь? Может быть, вас что-то насторожило? Удивило?
— Меня многое удивило, — признался Фиор. — Очень многое. Герцог отошел от лошади, скинул плащ и расстелил его на траве у ворот, сел и кивнул управляющему на свободную половину. Ларэ сел, скрестив ноги, провел руками по волосам и уставился вдаль, туда, где между колоннами деревьев, росших вдоль аллеи, виднелось рассветное небо, светлеющее с каждой минутой. Ему было что рассказать герцогу Гоэллону, и, пожалуй, тот был единственным человеком, с которым Фиор мог поделиться всем, что его пугало и удивляло. Но с чего начать?..
— То, что меня удивило — все это было в прошлую девятину. Сюда редко доходят новости. Последнее, что я видел — арест герцога Алларэ, там же я услышал, что и герцогиня арестована. В тот день принца Элграса отправили в Брулен…
— Господин Ларэ, об этом я знаю. Об этом и еще о многих новостях, которые до вас, видимо, не дошли. Я спрашиваю о другом. Вы ведь понимаете, что с прошлого лета все в Собране идет кувырком? Или вам кажется, что все в порядке? — герцог, сидевший рядом, повернул к Фиору усталое, встревоженное лицо.
— Нет, мне не кажется! То, что рассказал мне Элграс, пока был здесь — это попросту безобразно! — управляющий почувствовал, что веревочка, удерживавшая горловину мешка с его возмущением, недоумением и гневом, таки ж лопнула. – Мальчика, кажется, решили сжить со свету. Насколько я понимаю, принц Араон пошел тем же путем, что покойный принц Элор! Епископ Лонгин и мой отец, кажется, с ним совершенно согласны. То, в каком состоянии Элграс приехал сюда — это невозможно! И, герцог, простите, но вы все это время были рядом, и ничего не сделали! Вы не препятствовали ни епископу, ни старшему принцу…
— Вы неправы, Фиор, — устало выдохнул Гоэллон. — То, что мог — я делал. Скажите, Элграс ничего конкретного не говорил о том, что нашло на его брата?
— Нет, он не понимал причин такой перемены. Элграс не самый милый мальчик, но он всегда относился к брату с любовью. Он не злопамятен и все трения не считал значительными. Но с начала зимы брат к нему переменился. Он не только озлобился и принялся вполне намеренно интриговать. Араон стал действовать так, будто ему подсказывал некто весьма опытный. Он постоянно выставлял Элграса перед отцом в дурном свете, и епископ Лонгин ему в этом способствовал.