Реальность сердца
Шрифт:
— Увы, не мой, — Эйк улыбнулся. — Меня еще не было в столице. К тому же, дворец взорвали еретики, а я добрый сын матери нашей Церкви.
— Ах, оставьте! Если это так, то я не сын своего отца!
— Что бы сказала ваша почтенная матушка на подобное предположение? Рене задумался — и впрямь, что бы она сказала? Наверное, ничего приличного; Клер Алларэ половину жизни выслушивала ядовитые замечания о происхождении черноволосого отпрыска, и редко отвечала на них вежливо. Отец не обращал на это внимания: первенец как две капли воды походил на бабку Анну, в девичестве Литто.
— Едва ли что-то вежливое, — усмехнулся Алларэ.
— Ну так и я не имею никакого отношения
— Вы всерьез полагаете, что еретикам было хоть какое-то дело до северян?!
— Нет. Но я предполагаю, что причиненное зло подобно удару по маятнику. Груз двигается в нужную сторону, потом останавливается и возвращается. Если он достаточно тяжел, то сбивает с ног и толкнувшего, и всех, кто с ним связан. Король Ивеллион, мир его праху, толкнул огромной величины маятник… и тот вернулся. Манера Эйка при разговоре смотреть прямо в глаза, не отрываясь, поначалу озадачила и смутила Рене, а теперь он начал находить в ней своеобразное удовольствие. Вместо одного разговора постепенно заплетались два — тот, что звучал вслух, и тот, что происходил без слов. Господин глава королевской тайной службы рассуждал о королях и маятниках, а Рене читал в его глазах совсем другое:
«Вы совершенно правы, что пришли к нам. С вами поступили несправедливо, и теперь несправедливость вернется к причинившим ее — потому, что так устроен мир». Казалось, что в столовой совсем темно, и только два подсвечника на столе разгоняют мрак. На улице действительно давно уже стемнело, близилась полночь, но ведь они с Эйком сидели не на улице… На общем темном фоне светлым сияющим пятном выделялось только лицо собеседника, едва двигающиеся губы, внимательные глаза. За его спиной пристально таращились из темноты медвежьи и кабаньи головы, украшавшие стены столовой. Между ними висели стародавние рогатины с тулеями, обложенными серебром, кинжалы и кортики — парадное охотничье оружие времен Мышиного Короля и его отца. Насколько Рене помнил, покойный казначей не больно-то жаловал охоту, значит, все трофеи принадлежали еще его предкам. Судя по проплешинам на медвежьих мордах и повыпавшей с кабаньих рыл щетине, так оно и было. Прошловековые трофеи давным-давно нуждались в замене, но, видать, с тех времен среди Скорингов не было достойных охотников; или они предпочитали другого зверя… Рене чувствовал, что говорит — горло производило какие-то звуки, он даже жестикулировал, размахивая вилкой, шутил, кажется, смеялся, но плохо понимал, о чем речь, что происходит. Порой он пытался сосредоточиться, и тогда действительность прорывала темную пелену, но слова оказывались совершенно незначительными.
— …да, беспорядки были быстро пресечены. Не считая нескольких курьезов, все обошлось.
— Вы говорите, курьезов?..
— …Араон молод и еще неопытен, но он очень заботится о мире и процветании в стране…
— …я не имею ни малейшего понятия, где Реми может хранить документы…
— …неужели вы не готовы отплатить за нанесенное оскорбление? Какие-то совершенно обычные слова, ничего не значащие фразы — простая застольная беседа, несколько затянувшаяся, но ко взаимному удовольствию. Рене расслабился, позволил разговору течь своим чередом.
Потом сумрак развеялся — в один миг, словно в комнате зажгли два десятка ламп одновременно: вошел герцог Скоринг. Рене, склонив голову к плечу, смотрел на него, размышляя, подняться или нет, потом встал; ноги и руки показались
— Господин Алларэ? Не могу сказать, что рад вас видеть, — протянутую руку Скоринг словно бы и не заметил; сам он в правой держал нечто, похожее на рукоять хлыста из черного полированного дерева.
— Наша последняя встреча не располагает к взаимной радости, — с трудом проговорил Рене; язык так вяло ворочался во рту, словно выпито было и впрямь много лишнего. — Однако ж, я хотел бы принести вам свои извинения.
— Дело отнюдь не в нашей последней встрече, — качнул головой Скоринг. Волосы были заплетены в косу и убраны под воротник; на нем был дорожный костюм, и только кожаные туфли ему не соответствовали. — Дело в том, что вам вообще нечего здесь делать. Опешив, Рене оглянулся на Эйка, но тот сидел за столом и подчеркнуто любовался вином в бокале.
— Насколько я знаю, ваш герцог велел вам отправляться в Алларэ, так почему же вы здесь?
— Потому что у меня нет желания повиноваться этому герцогу!
— И вы пришли ко мне, чтобы я сделал герцогом вас, верно, Рене? Алларец молчал, насупившись. Руку ему пришлось положить на украшенную позолоченными розочками спинку стула: уж больно кружилась голова; но все, что говорил Скоринг, возвышаясь над гостем, он прекрасно различал. И слова, и тон, и презрительный взгляд ярких птичьих глаз.
— Я в некотором затруднении, господин Алларэ. С одной стороны, я знаю, что у вас красавица жена, любящая вас до безумия, и трое детей. Поэтому мне следовало бы доставить вас к вашему герцогу целым и невредимым. С другой стороны — я осведомлен о том, насколько снисходительны в роду Алларэ к своим родичам, даже к таким ничтожествам и предателям, как вы…
— Замолчите, мерзавец! — перчатки Рене отдал слуге внизу вместе со шляпой и шпагой, но пригодился и бокал: остаток темного вина выплеснулся на грудь герцога Скоринга. — Вы ответите мне за это… Сейчас же!
— Нет, господин Алларэ, — улыбнулся регент. — На этот раз я не буду с вами драться. На этот раз я просто вас убью. Рене приготовился драться, но Скоринг не сделал и полушага навстречу. Он только неспешно поднял правую руку, ту, в которой держал рукоять хлыста. Черная палка остановилась в локте от груди Рене, тот попытался схватить ее — сам не зная зачем, может быть, хотел вырвать и хорошенько отходить деревяшкой наглеца… …но с косо срезанного торца с громким треском сорвалась синяя молния, ударила Рене в грудь. Судорога сотрясла тело, стиснула горло, мешая вздохнуть, и осталась лишь одна, последняя мысль, короткая, тающая во тьме, словно смертоносная молния: бедная Кари не дождется мужа… Потом в сердце вонзился невидимый острый шип, и все для Рене Алларэ кончилось.
— Зачем я только взял его в дом? — в пятнадцатый раз спросил Саннио, на этот раз у Фиора. Остальных он уже успел замучить этим дурацким вопросом, но ни Никола с Ванно, ни даже Магда не сумели дать молодому господину дельного ответа, гвардейцы же только пожимали плечами, явно не понимая, чего от них хочет наследник. Они обыскивали дом, окрестные улицы, деловито переговаривались и обходили стороной потрясенного юношу.
— Алессандр! — Фиор поймал его ладони, прижал к горячей кружке с чаем и держал, пока юноша не попытался их выдернуть; кажется, обжегся, хоть и несильно.