Реанимация чувств
Шрифт:
– Юля, ты не ответила, – сказал Азарцев, – Оля пришла? У них в институте сегодня дискотека. Она мне говорила, что собиралась туда пойти.
– Оля спит, – холодно ответила жена. – Когда дочь была маленькой, ты ею не интересовался. Теперь, когда она выросла, ты спрашиваешь о ней каждый день. Ты что, хочешь выработать у нее комплекс Электры?
– Юля, иди спать, – спокойно сказал Азарцев. Он привык к подобным перепалкам и не обращал на них внимания. Они его не задевали. Он-то ведь прекрасно знал, что, когда дочь была маленькой, он работал хирургом день и ночь, писал диссертацию, зарабатывал деньги. И всегда любил Олю.
– Спокойной ночи, Юля, – сказал он. – Имей в виду, что подкупленного тобой охранника я завтра уволю.
Ответом ему был наигранный, высокий, такой же холодный, как ее глаза, смех. Увольнять бывшую жену он не собирался. Во-первых, она действительно была хорошим специалистом, а во-вторых, ей трудно было бы устроиться на такую хорошо оплачиваемую работу. Без сомнения, это сказалось бы на Оле. К тому же она тогда потребовала бы с него просто непомерное количество денег и замучила бесконечными требованиями.
"Почему она снова не выходит замуж? – рассеянно подумал он, поднимаясь по лестнице. – Ей было бы тогда легче. Красивая женщина не у дел – это трагедия".
Дальше развивать мысль Азарцев не стал и мгновенно забыл о жене, как только отключил телефон. И пока не уснул, ему слышался чуть неясный, теплый и какой-то домашний, негромкий голос Тины. Засыпал он с мыслью, что ему очень хочется, чтобы эта женщина позвонила ему как можно скорее. Лучше бы завтра.
Марина еще издалека, когда только подходила к собственному дому, увидела знакомую мужскую фигуру, маячившую у подъезда. Но Марине было не до знакомых фигур, она очень расстроилась и устала. Она уже и забыла мужчину, но тот загородил ей дорогу к заветной двери и шагнул навстречу.
Марина подняла глаза. Долго не могла понять, кто это, и наконец узнала. Когда она его любила, это был худенький стройный мальчик. Теперь он стал здоровым мужиком. Что-то в лице осталось прежним, и в то же время этот человек казался совсем чужим.
– Здравствуй! – Мужчина протянул ей руку навстречу, пытаясь остановить. При других обстоятельствах Марина и остановилась бы. Сколько раз она думала, что когда-нибудь эта встреча произойдет! Хотя бы из любопытства отец должен посмотреть на своего сына. Вот тогда она нарядит сына во все лучшее, попросит что-нибудь прочитать "с выражением" из знакомой детской книжки, представит свою жизнь с мальчиком в достатке и согласии. Но день сегодня выдался больно неудачный.
– Иди ты туда, откуда пришел! – сказала Марина. – Нечего у нашего подъезда ошиваться. Ты в свое время сына не признал, ну и черт с тобой. Ни ему, ни тем более мне ты не нужен!
– Постой! Не руби с плеча! Давай поговорим спокойно. – Он был силен теперь, ее бывший муж. Удерживать ее ему ничего не стоило.
– А ну двигай отсюда! И не смей даже пытаться увидеть моего мальчика! – Марина что было силы оттолкнула его. Тяжелая дверь подъезда с грохотом захлопнулась за ней и больше не отворялась.
– Да мальчика-то как раз я уже видел… Мальчик – вылитый я. С ним-то мы уже познакомились, – сказал вслед мужчина, потирая чисто выбритый подбородок, на котором еще не так давно красовалась шкиперская борода. Он еще немного постоял у подъезда, а потом задумчиво пошел со двора. – Что ж, придется наведаться еще раз! И не раз! – сказал он.
А из окна четвертого этажа из-за занавески смотрели ему вслед голова пожилой женщины, Марининой матери, и круглая головенка его сына.
– Если вы можете сегодня обойтись без меня, – сказала им Марина, снимая в прихожей куртку и ботинки на каблуках, – то я тогда пойду спать. Очень устала.
– Ложись, ложись, доченька, – заботливо проговорила мать, чтобы избежать неминуемых расспросов.
"Нет, что-то здесь не то, они что-то скрывают. У матери какой-то неестественный тон", – успела подумать Марина, закрывая глаза и укрываясь одеялом. Но додумать свою мысль она не успела и мгновенно заснула.
А бабушка с внуком, ужиная на кухне поджаренными макаронами, разрабатывали план, как аккуратнее рассказать маме о состоявшемся свидании с отцом и, самое главное, о подарках. Красивую коробку с настоящим кимоно Марининого размера пока убрали с глаз долой в кладовую. Спрятать же игрушечный, но сделанный как настоящий автомат не было никакой возможности, Толик собирался улечься с ним в постель. Бабушка же была растрогана и покорена вещью, о которой давно, но безуспешно мечтала, – под ее кроватью стояла коробка с японским кухонным комбайном.
22
Ночь в реанимации шла своим чередом. Забылся тревожным сном раненый, приехавший в Москву с подножия Кавказских гор. Он беспокойно двигал руками и ногами и гортанно бормотал на своем языке, кому-то жалуясь, кому-то угрожая. Повязки на животе у него были сухие, и доктор Чистяков предоставил больному возможность поспать без лекарств.
Прооперированный алкоголик тоже заснул, но в отличие от кавказца спал абсолютно спокойно. После операции он пришел в сознание довольно быстро и, хотя находился под остаточным действием наркоза, сообразил, что операция даст ему возможность провести в чистой постели и на государственном, пусть и скудном, пайке лишние две недели, а может, и все три. А где взять в больнице выпивку под закуску, которую он надеялся выпрашивать у других больных в хирургическом отделении, алкаш давно выяснил. Как он сказал Чистякову, "не в первый раз в больнице лежу – порядки все знаю".
Без сознания опять была девочка Ника, но в этом случае усталый мозг Чистякова мог только констатировать ее состояние. Все назначения выполнялись, а особых надежд относительно девочки Чистяков никогда не питал. Пневмония развивалась, почки и печень пока работали, хотя и с помощью старого прибора, обменивавшего кровь и выводящего шлаки. Но ресурсы организма уже истощились, и как долго все это могло продолжаться, несмотря на гормоны, не сказал бы никто.
Рядом с Никой белела пустая кровать. Чистяков, определивший, что время далеко за полночь, с удовлетворением подумал, что по крайней мере одно место на всякий случай еще есть. Поступить мог кто угодно, в какой угодно момент – к этому Валерий Павлович всегда был готов.
Не спал только бывший повешенный. У него все так же сильно болело горло, но сознание, благодаря лекарствам, очистилось. Голова стала необыкновенно ясной, гораздо яснее, чем в момент совершения суицида. Больной попросил сестру, чтобы та принесла ему хотя бы маленькую подушку, и теперь лежал, повернув на подушке эту свою ясную, свободную от сгустка тревог, разочарований и тоски голову к окну, и с какой-то новой радостью в душе наблюдал, как бьет веткой о стекло серый тополь.
Чистяков подошел к нему и увидел, что больной улыбается.