Ребенок на заказ, или Признания акушерки
Шрифт:
Я нашла уголок в учительской и достала телефон.
– Тара! – сразу же ответила Эмерсон.
– Что случилось? – спросила я.
– Мне надо с тобой поговорить. Давай увидимся за ужином.
– Ты что-нибудь узнала о Ноэль? О ее ребенке?
– Я не хочу говорить об этом по телефону. Я только… О боже мой, Тара!
– Что?
– В шесть часов в кафе «У Генри», хорошо? Я на самом деле… это должно остаться между нами.
Она была не похожа на себя, и меня начинало это пугать.
– Ты нездорова? – Меня охватила паника при мысли о потере еще одного любимого
– Нет, со мной все в порядке, – сказала она. – Значит, в шесть?
– Да, – сказала я, – договорились. – Она здорова, и никто не умер, твердила я себе, убирая телефон. С другим, что бы это ни было, я смогу справиться.
15
Эмерсон
Кафе «У Генри» было знакомо мне, как собственная комната. Внутри там всегда преобладал янтарный оттенок. Этот эффект определялся деревянной обшивкой стен, освещением и кофейного цвета обивкой кожаных кресел в уютных отделениях. Такая обстановка обычно меня успокаивала, но сегодня вечером мне этого явно будет недостаточно для успокоения.
Я увидела Тару у окна, на месте, которое мы всегда считали своим. «Здесь должна быть мемориальная доска с нашими именами», – сказала однажды Тара, когда мы одно время встречались там каждую неделю.
Тара встала и обняла меня, не улыбаясь. Она понимала, что произошло что-то важное и серьезное.
Официантка приняла наши заказы, которые мы сделали моментально, так как знали меню наизусть. Тара выбрала стейк с вареной картошкой, а я – домашний салат. С того момента как я прочла письмо, я не могла много есть и сомневалась, что одолею даже салат. Я была уверена, однако, что бокал белого вина будет мне кстати.
– Это все, что ты хочешь? – спросила Тара.
– У меня что-то нет особого аппетита, – сказала я. – Хотя я рада, что твой пришел в норму. – Я постаралась улыбнуться. Тара всегда могла есть что хотела и сколько хотела, не прибавляя ни грамма. После смерти Сэма, однако, она почти превратилась в скелет. Ноэль и я о ней очень беспокоились.
– Ничего нормального для меня уже не может быть, – сказала Тара, и я подумала о бомбе замедленного действия, лежавшей у меня в сумке. Через несколько минут ни для одной из нас не останется ничего нормального. У меня начали слезиться глаза, и даже в слабом янтарном свете Тара это заметила.
– Милочка. – Она потянулась через стол и стиснула мне руку. – Что такое? Что-нибудь с дедушкой?
– Нет. – Я перевела дыхание. Итак, сейчас начнется. – Я нашла кое-что в доме у Ноэль.
Официантка поставила передо мной бокал белого вина, а перед Тарой – красного. Я сделала большой глоток. Тара ждала продолжения. Голова у меня сразу слегка закружилась.
– Там была коробка писем… большей частью благодарственные открытки от пациенток и… всякое разное. – Я постучала по столу кончиками пальцев. Рука у меня дрожала. – Я их все прочла. Я не могла не прочитать. Я хотела быть ближе к ней, ты понимаешь?
– Я понимаю, – сказала Тара. Конечно, она понимала. Она говорила мне, что после смерти Сэма читала самые скучные юридические документы, чтобы чувствовать свою связь с ним.
– Так вот, я нашла эти два письма. – Когда я полезла в сумку, ладони у меня были влажные. Я сложила листки пополам. Персикового цвета бумага с парой строк наверху. – Они от Ноэль, а не к ней. Здесь только одна строчка. – Я разгладила пальцами бумагу и наклонилась ближе к Таре. «Дорогая Анна, – прочитала я. – Я начинала писать вам много раз и вот снова начинаю, не зная даже, как сказать вам…»
– Кто такая Анна? – спросила Тара. Мы так близко наклонились друг к другу, что наши головы почти соприкасались.
– Понятия не имею. – Я отхлебнула еще глоток вина. – Но я знаю, что Ноэль хотела сказать, хотя по-прежнему не могу этому поверить. Я положила белый листок на персиковый. – Это второе письмо, – сказала я. – Она явно написала это на компьютере и распечатала, но я понятия не имею…
– Прочитай, – перебила меня Тара.
– Дата: 8 июля, 2003, – начала я, голос мой упал до шепота.
«Дорогая Анна!
Я прочитала в газете статью, где упоминалось о вас, и поняла, что должна вам написать. Трудно написать то, что мне нужно вам сказать, но еще труднее вам будет это прочитать, и я прошу прощения. Я – акушерка, по крайней мере была ею.
Много лет назад я принимала болеутоляющие средства после того, как повредила себе спину. Эти средства, должно быть, повлияли на мою координацию так же, как и на мою психику. Я нечаянно уронила новорожденного ребенка, который умер на месте. Я запаниковала и утратила способность рассуждать здраво. Я взяла похожего ребенка из роддома, где практиковала, и заменила им ребенка, убитого мною. Ненавижу это слово. Это был ужасный несчастный случай.
Я понимаю теперь, что взяла тогда вашего ребенка. Простите меня за то испытание, которому я вас подвергла. Я хочу, чтобы вы знали, что у вашей дочери замечательные родители, что ее любят и…»
Я взглянула на Тару. Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами.
– Это все, – сказала я. – Это все, что она написала.
Часть вторая
Анна
16
Анна
Александрия, Виргиния
Целуя свою дочь, прощаясь с ней утром, я понимала, что это может быть последний раз. Поэтому, когда я уходила на работу или провожала ее куда-то с друзьями, я обнимала Хейли так, как будто могла ее больше не увидеть. Она никогда не уклонялась, хотя я знала, что такой день наступит. Ей двенадцать, скоро будет тринадцать, и скоро она скажет: «Да иди же ты, мама, наконец». Я не обижусь. Я желала, чтобы она прожила достаточно долго, чтобы взбунтоваться и сказать «терпеть тебя не могу», как говорят здоровые дети на всей планете в постоянной войне детей с родителями. Поэтому, когда она вышла из дома с Брайаном, надев шлем и забыв попрощаться, когда они выкатывали из гаража велосипеды, я удержалась от того, чтобы не позвать ее назад, не обнять, не сказать ей «Будь осторожнее!» Я прикусила язык и отпустила ее.