Ребёнок от босса. Научи меня любить
Шрифт:
Меня накрывает. Живот стягивает жгутом, между ног приятно и в то же время болезненно тянет. Особенно сильным это ощущение становится, когда Воронцов перемещает руку с ягодицы в меж ягодичную область и пальцем проводит по этой линии вверх к копчику, жмёт на копчик, проникает под резинку юбки и ведёт по кругу, пока не останавливается под пупком, а дальше погружает палец в пупок.
Я вытягиваюсь струной, вжимаясь ноющей потяжелевшей грудью в его грудь. Соски болезненно трутся о ткань лифчика. Хочется сорвать с себя всё лишнее, что мешает
Кажется, я умираю. Люди просто не могут подобное чувствовать. Это какое-то необъяснимое грубое сумасшедшее желание. В голове рождаются такие мысли, от которых я схожу с ума. Хочется потереться об мужчину, обхватить его ногами и снова потереться, чтобы хотя бы немного угомонить то невероятно мощное давление между ног, которое он вызывает скольжением своего языка у меня в рту и поглаживанием пальцами под пупком.
– Глеб, Инна, – выдыхает Воронцов мне в губы, прервав поцелуй.
Перед глазами плывёт, поэтому какое-то время я не могу сфокусировать взгляд на мужчине. Сердце бешено грохочет в груди, бёдра горят, между ног тянет, а вкус у меня во рту и запах в носу напоминают о том, что только что произошло между мной и моим боссом.
– Глеб… – произношу не своим голосом.
Мужчина меня отпускает и отступает на несколько шагов назад, прижимает предплечье к губам и шумно выдыхает, прикрыв глаза, будто ему трудно взять над собой контроль.
Как и мне.
Боже, что сейчас случилось? Я целовалась с Воронцовым. Он меня целовал. И я ему отвечала. И хотела его. А он хотел меня – я точно это почувствовала.
– Глеб… – снова хриплю.
Он резко распахивает веки и устремляет на меня тёмный горящий взгляд.
Не имел права… Он не имел права вот так… Я не могла сопротивляться… Я не… не могла его оттолкнуть…
– Ты что… – в очередной раз выдыхаю, выдирая слова из пересохшего горла. – Ты что… охренел, Глеб?!
В этот момент соболиные брови Воронцова резко ползут вверх. Мужчина в ступоре смотрит на меня, всё ещё шумно проталкивая воздух через ноздри.
– Ты… ты меня поцеловал! Силой! – тыкаю в него пальцем. – ТЫ ОХРЕНЕЛ!
Воронцов прокашливается и вновь на миг прикрывает веки, затем снова смотрит на меня, и я замечаю, что в его зрачках уже нет того тумана и тёмного морока, который стоял всего секунду назад.
– Может быть и охренел, Инна, – кивает головой мужчина, уперев кулаки в бёдра, – но сработало же. Ты, наконец, назвала меня по имени и на «ты». Видимо, того факта, что я отец твоих детей тебе было недостаточно, а вот посасывание твоего языка, как оказалось, более действенный метод. Что ж, я это учту. Не поймёшь с первого раза и опять начнёшь обращаться ко мне Глеб Викторович, придётся повторить…
Я настолько обалдеваю от его слов, что у меня даже челюсть вниз падает.
Он мне, что, поцелуями угрожает?!
Набираю в лёгкие воздух и резко выпаливаю:
– Да ты… Ты просто… подлец! Не смей больше в меня тыкать этим своим… своим поганым языком! И лапать меня своими грязными пальцами!
– Тыкать только языком нельзя? – усмехается мужчина.
Он ещё и смеётся?!
– Гад! Подлец! Подонок! Козёл! Если ещё раз ты ко мне…
– Инна, спасибо, конечно, за красочную оценку моей личности, но я тебе уже объявил условие, при котором состоятся дальнейшие поцелуи. Будешь выкать – буду тебя целовать. И учти, Александрова, услышу «Глеб Викторович» и могу подумать, что тебе понравилось со мной целоваться, и ты специально на обмен жидкостями напрашиваешься. Поняла?
ЧТО?!
Зажмуриваю веки и шумно выдыхаю, изо всех сил пытаясь справиться с разгорающимся бешенством внутри, затем медленно поднимаю ресницы и вздёргиваю подбородок.
– Поняла, Глеб, – растягиваю губы в кривой улыбке. – Теперь всегда буду называть тебя «Глеб». Смотри потом не начни умолять об обратном, чтобы я снова стала обращаться к тебе на «вы» и по имени-отчеству.
Резко разворачиваюсь и иду заклеивать оставшиеся коробки.
Позади раздаётся присвистывание и тихий смешок «кошмар, а не женщина».
Что бы ты гад своим собственным языком подавился!
* * *
Спустя примерно полчаса мы отъезжаем от дома, где я прожила несколько месяцев и планировала воспитывать своего малыша. Возможно, меня бы охватило гораздо больше эмоций в связи с переездом, если бы не этот чёртов поцелуй, от которого меня до сих потряхивает.
Я никак не могу даже мысленно принять тот факт, что Воронцов меня поцеловал. Это просто дико. Странно. Невероятно. Мой босс, который большую часть времени, что я работаю в АртПитерГрупп, меня ненавидел, постоянно шпынял и дёргал, вдруг набросился на мои губы, якобы для того, чтобы я перестала ему выкать.
Невольно прикладываю пальцы к губам. Они всё ещё горят, поцарапанные щетиной на его щеках и подбородке.
Между ног снова ноет от воспоминаний о поцелуе, о чувствах, которые он во мне вызвал.
«И учти, Александрова, услышу «Глеб Викторович» и могу подумать, что тебе понравилось со мной целоваться, и ты специально на обмен жидкостями напрашиваешься».
Козёл…
Но я не могу врать самой себе, что мне было неприятно с ним целоваться.
К сожалению, это было даже слишком приятно. Настолько, что я от шока до сих пор отойти не могу.
Машинально скашиваю взгляд на Воронцова. Он спокойно ведёт машину, лениво покручивая руль. У него будто ничего и не случилось. Как всегда каменный, холодный…
Хоть я его и осадила в квартире и явно чувствовала его желание, когда он меня целовал, всё же у меня нет никакой уверенности, что на Воронцова поцелуй произвёл хотя бы отчасти такое же впечатление, какое произвёл на меня.
Наверное, он не почувствовал ничего особенного, поэтому ему удаётся сейчас оставаться таким отстранённым.