Ребенок
Шрифт:
— И не думаю, и не смю, но я, право, не знаю, что вамъ сказать. Вы теперь преисполнились отвращеніемъ къ вашему супругу и полагаете, что больны…
— Нтъ, я думаю, что я здорова!
— Въ такомъ случа что же мн прикажете длать? Остается поздравить васъ съ выздоровленіемъ и посовтовать не заболвать вновь… то-есть, по просту сказать, не влюбляться…
— Но вдь я связана съ этимъ человкомъ, докторъ! Онъ иметъ права на меня!
— Ну-съ, тутъ ужъ я ршительно ничмъ помочь не могу: это вн компетенціи моей науки…
—
— То есть, лечить васъ отъ здоровья и приворотный корень вамъ дать? Да его въ аптекахъ не обртается. Вотъ что, сударыня, — послдній вамъ сказъ: отправляйтесь-ка вы къ своему супругу и поступайте, какъ вамъ душа подскажетъ, какъ взглянется…. Всего вроятне, что вся эта исторія, когда нервы замолчатъ и улягутся, кончится и ршится въ самую желательную сторону… безъ всякихъ трагедій, разрывовъ и прочаго… Ну, а если нтъ, если не стерпится и не слюбится, ваше дло, какъ поступить… Лекарствице отъ нервовъ я вамъ пропишу… Имю честь кланяться!…
Марь Николаевн показалось обиднымъ, что ея состояніе объясняютъ аффектомъ, движимымъ чисто физическими причинами. Какъ весьма многія, она рзко раздляла свой физическій и духовный міръ и придавала вліянію тла на душу гораздо меньше значенія, чмъ обратно. Ей стало и противно, и досадно, что ея отвращеніе къ Иванову хотятъ лечить насильственной близостью къ нему же.
Эта бесда съ докторомъ вспомнилась ей теперь. Она нахмурилась и ничего не отвтила Иванову.
Василій Ивановичъ взялъ въ руки свою шляпу и повертлъ ее въ рукахъ.
— Теперь послдній вопросъ, — сказалъ онъ, — гд мой ребенокъ?
— Здсь, въ Петербург.
— Зачмъ вы привезли его сюда?
— Затмъ, что я его люблю и хочу иногда видать.
— Онъ у кормилицы?
— Да.
— Я могу его видть?
Марья Николаевна задумалась.
— Я не смю отказывать вамъ въ этомъ прав… вы отецъ; но зачмъ? Я не уступлю вамъ его!
— Да? Вы такъ привязались къ этому… плоду безумія и насилія? — горько попрекнулъ онъ.
— Да. Мн все равно, какъ онъ явился. Я выносила его. Я.мать.
— Дайте же мн взглянуть на него.
Марья Николаевна пожала плечами.
— Хорошо. Пойдемте. Я не успла еще найти квартиру для мамки. Она въ меблированныхъ комнатахъ.
— Сейчасъ итти?
— Да. Лучше все кончить сразу, чтобы больше не встрчаться…
— Пусть будетъ по вашему!
Черезъ четверть часа они вошли въ довольно приличныя меблированныя комнаты. Кормилка, уродливая баба съ добрымъ и глупымъ лицомъ, дико оглядла Иванова и, по приказанію Марьи Николаевны, вышла. Ребенокъ — здоровый, крпкій, какъ кирпичъ, толстый и красный, — лежалъ на подушкахъ, сложенныхъ на большомъ мягкомъ кресл. Онъ спалъ крпко и съ наслажденіемъ, какъ умютъ спать только грудные ребята.
— Вотъ! — сказала Марья Николаевна довольно мягко, съ безпредльною лаской глядя на ребенка.
Ивановъ, обогрвшись, чтобы не принести ребенку холода, на ципочкахъ подошелъ къ подушкамъ. Умиленное выраженіе расплылось и застыло у него на лиц, просвтленномъ, несмотря на недавнюю печаль.
— Можно его поцловать? — прошепталъ онъ.
— Проснется… — нехотя отвчала Гордова.
Но Василій Ивановичъ уже нагнулся и поцловалъ ребенка въ лобъ. Мальчикъ сморщилъ носъ, но пребылъ въ прежнемъ безмятежномъ состояніи.
— Какъ вы довезли его двухмсячнаго? такой маленькій!
— Онъ спокойный.
— Мамка эта съ самаго начала его кормить?
— Да. Хорошая женщина.
— По лицу замтно. Какъ же дальше-то съ нимъ быть?
— Думаю найти ему помщеніе… поселить съ мамкою.
— Прямо въ чужія руки? Эхъ, мальчишка бдный!
Онъ склонился надъ ребенкомъ… Марья Николаевна сурово посмотрла на него, открыла ротъ, хотла что-то сказать, но остановилась и, рзко отвернувшись, принялась глядть въ сторону. Ивановъ поднялъ на нее влажные глаза.
— Вы что сказали?
— Я ничего не говорила. Хотла только… да лишнее!
Онъ опять обратился къ ребенку. Марья Николаевна въ волненіи прошлась по комнат.
— Мн такъ хотлось самой кормить его, — сказала она внезапно.
Ивановъ сочувственно кивнулъ ей головой.
— Нельзя! Незаконный… репутація не позволяетъ… — раздраженно продолжала она. — Экій бднякъ съ перваго дня рожденія!.. И такъ на всю жизнь… безъ отца, безъ матери! Не признаю же я его своимъ: смлости не хватитъ… Быть можетъ, когда-нибудь замужъ задумаю выйти, — кто меня съ нимъ возьметъ? Кому онъ нуженъ? Несчастная звзда освтила насъ съ нимъ!
Ивановъ молчалъ и все глядлъ на ребенка.
— Онъ на васъ похожъ… вотъ что я хотла сказать! — сердито бросила ему Марья Николаевна.
— Разв? — радостно проговорилъ Василій Ивановичъ.
— А вы не видите сами?
Какая-то новая струнка задрожала въ ея голос. Она сама но знала, что творится съ нею; тепло лилось ей въ душу изъ этой дтской постельки, умиротворяло ея гнвъ, ненависть и презрніе; голосъ чувственной брезгливости внезапно замолкъ. Ей нравилось стоять у изголовья спящаго ребенка, что Ивановъ сидитъ надъ нимъ съ такимъ честнымъ, преданнымъ, отцовскимъ лицомъ; нравилось сознавать, что, пока они двое здсь, ребенокъ не одинокъ въ громадномъ свт и не беззащитенъ.
— Что съ нимъ будетъ! что съ нимъ будетъ!.. — воскликнула она, всплеснувъ руками.
Ивановъ подошелъ къ ней.
— Вы его очень любите, Маня. Я тоже.
Она смотрла въ землю.
— Не женатые и во вражд другъ съ другомъ, что мы можетъ сдлать для него, Маня? Погубимъ.
Она молчала.
— Выходите за меня замужъ, Маня! Пусть я не буду мужемъ вамъ, но помогите мн спасти ребенка.
Она взглянула на него, какъ спросонья:
— Я была неправа… — сказала она тихо.