Ребята и зверята (илл.)
Шрифт:
Все бросились на крик. Посреди двора на четвереньках стояла Наташа и орала что есть силы. Разбойник Мишка барабанил по её спине своими острыми стальными копытцами. И здесь же, в пыли, валялась выбитая из Наташиных ручонок арбузная корка.
Майлик сразу забыл весь свой страх перед Мишкой. Он с яростью вцепился сзади в его ногу. За ним и все остальные ринулись спасать Наташу.
Увидев бегущую на помощь Соню, Мишка отскочил в сторону, раскланялся, прыгнул через плетень и умчался на гору.
Когда Наташа утешилась, её начали расспрашивать,
Мы сами же дразнили в игре Мишку тем, что тыкали ему в физиономию пальцем. Ну и вот, когда Наташа подошла с протянутым куском арбуза, Мишка вообразил, что она тычет в него пальцем, и разобиделся.
— Безобразие какое! Дразнят сами животное, а потом ещё удивляются, что оно дерётся! — недовольно ворчал на нас отец.— Вот погодите, окрепнут у него рога, так задаст он вам жару!
Мишка вернулся поздно вечером. Отец загнал его в конюшню и в наказание запер там на несколько дней. Утром Мишка печально вздыхал, высунув голову из конюшни. Ему очень хотелось побегать, попрыгать... ну, может быть, и подраться с кем-нибудь. А тут — сиди взаперти.
Через два дня он, злой и нетерпеливый, метался взад и вперёд по конюшне.
— Соня,— сказала я,— должно быть, Мишка голодный. Надо его покормить.
— Ничего не голодный, я ему недавно давала овса.
Нет, мне казалось, что Мишку уж чересчур обижают.
«Полезу-ка я на сеновал, сброшу ему в конюшню немножко сена»,— решила я.
И полезла. Набрала охапку и стала искать меж брёвен щёлку побольше, чтобы протолкнуть сено вниз в конюшню.
Ходила, ходила по сеновалу... да вдруг вместе с сеном — в большую дыру, прямо к Мишке!
Ага! Мишка злобно обрадовался. Поднялся на дыбы и такую выбил на моей голове дробь, что чуть не прошиб совсем. Хорошо, что подбежала Соня и стегнула его плетью.
После этого мы надолго прекратили с Мишкой всякую дружбу. А Мишка, выпущенный через несколько дней на свободу, нисколько не исправился, а, наоборот, продолжал ещё хуже безобразничать.
Недалеко от кордона, на поросшей ёлками Мохнатой горе, жил в маленькой лачужке одинокий старик. У него была пасека — несколько ульев с пчёлами. Чтобы пчёлы не улетали далеко за цветочной пыльцой, он развёл на лужайке перед пасекой целое море полевых цветов.
Мишка во время своих странствований приметил эту лачужку и решил навестить старика.
Однажды, когда дед сидел на скамье в хижине и мирно плёл корзины, внезапно раздался звон разбитого стекла. В окно всунулись сначала Мишкины рога, а потом и вся его морда.
Здравствуйте! Это что за явление?! Старик прошептал какие-то заклинания: «Сгинь, сгинь, нечистая сила!..» Но Мишка только затряс ушами и даже не подумал исчезнуть.
Старик с опаской выглянул из двери и... залюбовался представительной Мишкиной фигурой.
«А я был бы очень похож на святого старца, если бы мне удалось приручить эту нахальную скотину,— подумал он, вспомнив, что Мишка разбил его окно.— Но какой красивый! Прямо как на моих священных картинах!..»
Он вынес кусок хлеба и позвал Мишку:
— Эй ты, тпрусь, тпрусь!
Мишка высвободил свою рогатую голову из окна, подошёл, понюхал хлеб и с удовольствием его съел. Старичок насыпал ему на скамейку ещё и соли.
О-о-о! Это Мишка вполне оценил. Он очень любил соль и принялся с таким аппетитом лизать её, что выпустил целую лужу слюны. Когда он кончил лизать, скамейка была словно только что вымыта — так чисто он её вытер языком.
Первое знакомство состоялось.
Старик был очень доволен и сам на себя умилялся: вот, мол, какой я хороший и добрый человек, дикие звери и те чувствуют это, приходят и сразу смиряются и не хотят уходить от меня.
Мишка не спеша осмотрел всё хозяйство, потом улёгся на низкой земляной крыше погреба и заснул. Он всегда выбирал для спанья самые неудобные места.
А умилённый старец вернулся плести свои корзины.
Днём Мишка пропадал в лесу, а ночевать опять вернулся к своему новому приятелю. Так прожили они дней десять. Иногда на несколько часов Мишка заявлялся на кордон и снова уходил.
Дома все так привыкли к тому, что Мишка вечно где-то шатается, что ничуть не беспокоились о нём.
Старик пасечник всё ещё хорошо относился к Мишке, хотя в глубине души, пожалуй, не имел бы уже ничего против, если бы этот «кроткий» олень убрался куда-ни-будь подальше.
Дело в том, что Мишка успел уже пожевать у него платок, служивший скатертью, и пальто, съел кожаный пояс, помял цветы и наконец, забравшись за загородку, к ульям, растанцевался там и повалил все ульи. Старик всё терпел, терпел, но постепенно накалялся.
Однажды он отправился в лес собирать на зиму хворост. Так как хижинка стояла в самом лесу, старик, уходя, никогда не запирал дверей. Мишка, конечно, воспользовался этим.
Как только дед скрылся в лесной чаще, он забрался в избушку и принялся там хозяйничать. По стенам избушки были развешаны пёстрые листы бумаги, на которых яркими красками изображались разные сцены из священного писания.
Мишка внимательно рассмотрел «Битву святого Георгия Победоносца с крылатым змием». Картина, видимо, ему понравилась. Он захватил губами краешек, дёрнул и откусил всего змея и ноги у Георгия Победоносца. Потом перешёл к «Всемирному потопу» и изжевал и грешных и праведных людей без разбора. «Изгнание из рая Адама и Евы» он просто сорвал со стены и бросил на пол и уже прицеливался к следующей картине, как вдруг услышал пение возвращающегося хозяина.
Мишка почувствовал, что за жеванье его здесь, так же как и дома, не погладят по головке. Он хотел поскорее удрать. Но хижина была такая низенькая и тесная, что ему никак нельзя было в ней повернуться: ведь он был уже величиной почти с лошадь, да ещё с большими рогами. Выйти он мог, только пятясь задом. А сзади, к несчастью, уже подходил хозяин. Он сразу увидел обрывки своих картин и догадался, в чём дело.