Ребята и зверята (илл.)
Шрифт:
Голодны были собаки, голоден был и Васька.
Вдруг прибегает на кухню Соня:
— Мама, что собаки наделали!
— Что такое?
Оказалось, что собаки уже закусили: съели окорок, приготовленный для праздника. Они забрались в ледник и вытащили его.
Тут вспомнили, что Васька тоже ещё не накормлен, и решили поскорее накормить его. Но было уже поздно.
Васька, голодный и злой, сидел во дворе на солнышке и хмурился на роющихся кур. Трогать их он не решался: ещё не забыл, как клевала его наседка.
В это время мимо него проковылял на отмороженных ногах несчастный инвалид-петух.
Васька сделал прыжок — и петух забился в его стиснутых зубах. Мы увидели это с крыльца и хором закричали.
Из дома выбежал отец. Он схватил первую попавшуюся хворостину, стегнул Ваську и сердито крикнул:
— Брось сейчас же! Я вот тебе...
Васька свирепо зарычал, не выпуская из зубов своей жертвы. Глаза у него загорелись, он стал страшным. Отец понял, что если отступить перед ним в этот раз, то после с ним уж не сладить. Он стегнул ещё и ещё.
Васька дико рычал и прыгал, но петуха всё-таки не выпускал.
Тогда отец схватил его за задние лапы, приподнял вместе с петухом в зубах и трахнул головой о плетень.
Правда, это было очень жестоко, но зато бунтовщик сразу смирился. Выпустил из зубов задушенного петуха и сидел оглушённый и как-то сразу обмякший.
Мама поскорее накормила его, и он, обиженный, убрался в сад.
Долго не мог он простить этого отцу, избегал подходить к нему, не ласкался и вообще с ним «не разговаривал ».
А кур он больше никогда не трогал. Правда, случалось, что он неожиданно набрасывался на них из-за кустов. Но это была только игра: зубы его в этом не участвовали. Игра кончалась тем, что куры с отчаянным кудахтаньем разлетались, а Васька, напуганный собственной проделкой, удирал в другую сторону.
Мы, все четыре сестры, так ловко ухитрились родиться, что наши дни рождения приходились один за другим.
В дни рождения ведь всё-таки полагается испечь пирог, позвать гостей — и чтобы целый вечер был шум. Ну, и подарок какой-нибудь тоже надо. Один раз — это ещё ничего. А вот когда нужно четыре раза подряд печь пирог и четыре вечера устраивать шум, тогда это уж чересчур. Мама от этого уставала и сердилась. Вот мы и решили: соединить все наши дни рождения в один день, но зато уж чтобы в этот день и пирог, и гости, и шум — всё было как следует.
Накануне этого торжественного дня мы деятельно помогали маме. Подметали двор и сад, мыли полы, взяли на себя самую трудную часть стряпни: заботу о нашем сладком пироге. Мы так сильно беспокоились о нём, что всё время пробовали начинку. Когда её осталось почти половина, мама сказала:
— Ну хорошо! Будет уже помогать! Теперь я сама как-нибудь справлюсь.
И она велела нам ложиться спать.
А ещё позднее, когда мы крепко заснули, она тихо зашла в комнату и каждой под подушку положила подарок. Потом и она заснула.
Утром мы все, как только открыли глаза, сейчас же полезли под подушки. И каждая из нас нашла именно тот подарок, какой ей больше всего хотелось. Соня — толстую книгу про всех животных, Брэма, я — кукольный театр, Юля — ящик с красками для рисования, а Наташа— игру «Скотный двор».
Мы разложили подарки, стали рассматривать их и восхищаться. Мама тоже радовалась вместе с нами. Она пришла на минутку, чтобы позвать нас завтракать, да так и осталась у нас. И про завтрак мы все забыли.
А в это время к нам пришёл гость. Двери с террасы у нас были открыты, и никто не слыхал, как он вошёл в столовую. Это был сослуживец отца. Он подошёл к накрытому столу, полюбовался на наш пирог и прочёл румяную надпись из теста: «С днём рождения, детки».
«Ах, вон как! У них сегодня праздник»,— сказал он сам себе и стал расхаживать по комнате, напевая песенку.
Гость был маленький, щупленький человечек — ростом не больше десятилетнего мальчика. Но, несмотря на это, держал он себя так важно, даже величественно, что к нему нельзя было подступиться.
С детьми он здоровался только двумя пальцами и при этом страшно задирал кверху очки. Мы его не любили и тихонько подсмеивались над ним.
Разгуливая по комнате, он достал из кармана носовой платок и разгладил им свои усы. От платка распространился запах крепких духов.
Вдруг кто-то, совсем близко от него, с отвращением сказал: «Ф-фу!»
Он оглянулся: «Батюшки, кто это?!»
А это был Васька. Он потянул носом воздух и чихнул от крепкого запаха духов. Потом сел на диване, где он только что спал врастяжку, и понюхал ещё раз — фу, как нехорошо! У него даже морда скривилась. Язык сам собой высунулся, а вокруг носа сделались морщинки.
Бедный гость совсем растерялся. Как хотите, а это же не шутка: сидит в двух шагах не птичка какая-нибудь, даже не собака, а настоящий тигр и строит тебе этакие вот гримасы!
Васька снова чихнул и замотал головой. Дикому зверю никогда не понять, зачем это люди так резко пахнут. Звери, наоборот, стараются пахнуть как можно меньше, чтобы их не учуяли враги.
Гость лихорадочно придумывал, как бы ему удрать по-добру-поздорову. Он с тоской поглядывал на дверь, но не решался даже пальцем шевельнуть.
А Васька тем временем начал догадываться: должно быть, этот «мальчик» хочет с ним поиграть. Он слез с дивана, подошёл и гмыкнул, как будто спросил: «Ну хорошо. А как будем играть-то?»
Гость вздрогнул. Васька попятился. Его тоже начало разбирать сомнение: человечек вёл себя очень странно, резко пахнул, вздрагивал, не заговаривал с Васькой, как все остальные. Загадочное поведение!..
Тигрёнок забрал назад одну лапу, другую. Попятился к двери и стал на пороге.
— Ко-о-ше-чка, ми-лая! — заикаясь, пролепетал гость.— Уйди, милая, уйди!
И он махнул носовым платком. Васька снова яростно чихнул.
Гость шарахнулся за стол.
Ну, наконец-то «мальчик» перестал топорщиться и заиграл. Тигрёнок весело запрыгал вслед за ним. Гость взвился на диван, Васька — за ним. Гость прыгнул с дивана на стол и присел над нашим пирогом, среди посуды. На минуту Васька потерял его из виду.