Ребята и зверята (илл.)
Шрифт:
Приходим туда и видим — никого нет. Бросились к маме. Она показала под столик, а он сидит там и пучит на нас свои смешные глаза.
Сейчас же отвязали цепочку и с шумом, с криком повалили с тигрёнком в сад.
Там мы побегали, поиграли и познакомили Ваську со своими друзьями — собаками. Собаки росли и воспитывались вместе с нами. А игры мы всегда придумывали такие, чтобы они тоже могли принимать в них участие.
Васька держался с собаками очень вежливо, но они, видимо, сразу почуяли, что это за птица, и, поджав хвосты, убежали.
На солнце лежал старый охотничий пёс Заграй. Васька медленно подошёл и потянул к нему голову. Заграй
Тигриный запах заставлял дрожать охотничьих собак. Один только молодой дворняга Майлик не смыслил ничего в охотничьих запахах. Он перепрыгнул через Ваську, припал к земле, толкнул его лапой, вертанул хвостом и, звонко лая, затеял с ним игру.
Васька расшевелился и неуклюже поскакал за собакой.
Догоняя друг дружку, они выбежали на залитый солнцем двор. Там охотники вынимали и развешивали для просушки шкуры привезённых трофеев 1. Мама с крыльца смотрела, как распаковывали чучело тигрицы — Васьки-ной матери. Грубое, наскоро сделанное чучело обмахнули веником от соломы и положили на середине двора. И Вась-кино сердчишко не выдержало: до сих пор он спокойно следил за людьми, а тут забыл всех, забрался на спину тигрицы, прижался к ней и стал её лизать и мурлыкать: «м-гм-гм... м-гм-гм...»—таким ласковым, дрожащим голосом.
— Вот видите, сразу узнал мать,— говорили мы, стараясь отвлечь Ваську от грустных воспоминаний.
Это в самом деле было печальное зрелище: чучело убитой тигрицы и нежно прильнувший к нему тигрёнок.
Чучело поскорее унесли.
Васька заметался по двору, отыскивая мать, но потом отвлёкся едой, заигрался и забыл про неё.
Убрав комнаты и окончив всю утреннюю работу, мы сели нить чай, а Ваську, во второй раз, решили покормить позже.
Не тут-то было... Тигрёнок взобрался на диван, повёл носом и определил, что это со стола так вкусно пахнет. Он бросился на колени к кому-то из сидевших за столом, сгрёб к себе передними лапами тарелки и чашки и угрожающе над ними зарычал.
Все переглянулись и повскакали с мест. Отец замахнулся на Ваську и закричал:
— На место! Где ремень?!
Но, видно, коса наскочила на камень. Васька в ответ зарычал ещё громче. Нам, ребятам, это понравилось: молодец Васька, не боится никого, умеет за себя постоять.
Мы стали упрашивать отца, чтобы он уступил и накормил тигрёнка. Но старшие побоялись: уступишь раз — он и полезет на голову. Отец схватил Ваську и вышвырнул в окошко.
Дверь со двора была закрыта.
Васька принялся ломиться в неё, крича сердито и грозно: «баум... ба-ум... ба-а-ум...»
Он так орал и стучал, что пришлось ему уступить: его впустили.
Он влетел в комнату, вырвал из рук чашку, в которую ему разбивали сырые яйца, сунул в неё голову и с жаром всё съел. Потом ему дали молока. Он выпил, ублаготворился и разлёгся на диване. Теперь, когда он был совершенно сыт, он спокойно смотрел, как ели другие.
После этого случая мы всегда сначала кормили тигрёнка, а потом уже сами садились за стол.
Так Васька показал, что он хоть и маленький, но всё-таки не кто-нибудь, а тигр, и с его характером нужно считаться.
Прошло несколько дней. Казалось, что Васька всегда жил с нами — так все к нему привыкли.
И какой же славный характер был у него! Он никому не надоедал, не
Кормили Ваську очень хорошо. Все помнили, какой он злой, когда голодный. Васька в точности знал время своего кормления. Бывало, только начнут ему наливать молоко или разбивать в миску яйца, а он уж тут как тут, идёт из сада.
— Вот, Наташа, учись. Васька — и тот умеет узнавать время по часам, а ты до сих пор не можешь научиться,— дразнили мы сестрёнку.
Кроме яиц и молока на завтрак и на ужин, Васька получал тот же обед, что и все в доме.
А как занятно он ел суп с пельменями или клёцками! Повылавливает зубами из супа все клёцки и разложит их рядком около чашки; вылакает жирный суп, а потом, на закуску, ест по одной клёцке.
Во время еды Васька свирепел. Ложился на пол, клал лапы по обе стороны миски, и тут уж не подходи! Раз сестра сунулась поправить ему что-то. Васька рявкнул в миску, подавился и тяжёлым ударом когтей рассек сестре РУку.
Собаки были осторожнее нас и сами избегали подходить к тигрёнку, когда он ел. Один только Майлик, тот, что играл с ним в первое утро, отваживался соваться к нему в чашку, и тигрёнок, правда с ворчаньем, позволял ему это.
Только во время еды да вот разве когда его хлопали по животу или трогали за хвост Васька разъярялся и кусал всех без разбору. Живот свой и хвост он считал неприкосновенными.
Однажды нас окликнул кто-то со двора. Мы все повы-совывались в окошко. Васька тоже положил передние лапы на подоконник и смотрел. В суматохе Соня наступила ему на хвост. Васька сердито обернулся и цапнул её за ногу. Показалась кровь. Соня испугалась. А Васька, только она освободила его драгоценный хвост, сейчас же перестал сердиться и даже принялся зализывать Сонину ногу, как будто извинялся.
Выдумали, что тигры звереют, как только почуют кровь. Посмотрели бы на нашего Ваську: и не подумал даже озвереть, а лизать стал, потому что сам понял, что хватать зубами чужие ноги — это не по-товарищески.
Как-то, проходя по террасе, Васька увидел веник. Он подкрался к нему, изловчился — и хвать в зубы! И, мотая и трепля веник, галопом умчался в сад. А когда вернулся, у него в зубах остались от веника всего два-три жалких прутика.
Мы посмеялись над ним, пошутили и забыли об этом. Но потом, дня через два, он разорвал ещё один веник, и ещё, и ещё... Мы убедились, что у него это вроде привычки. Он никак не мог пройти мимо веника равнодушно: увидит — и моментально в зубы и рвёт. Нам даже показалось, что у него при этом бывало какое-то особенно злое выражение, как будто он за что-то мстил веникам.
Оказалось, что это и в самом деле было так.
Когда Ваську везли в степи, отец остановился с ним передохнуть у одного своего приятеля-охотника. У этого охотника была очень строгая жена, и она колотила Ваську веником за то, что он оставлял грязные следы на её половиках. Вот здесь-то и зародилась у Васьки ненависть ко всем на свете веникам.
Отсюда же он унёс воспоминание о двух других, тоже очень интересных вещах: о юбке и сапогах. Когда сердитая хозяйка (человек в юбке) гналась за ним с веником, он, спасаясь от неё, убегал к людям другого сорта, одетым в сапоги,— к отцу и к хозяину. Тут уж его в обиду не давали, и он навсегда сохранил нежную привязанность к сапогам. А юбки, наоборот, выносил с трудом.