Ребята и зверята (илл.)
Шрифт:
Мама давала Ваське еду и больше всех возилась с ним. Он заметно выделял её из всех женщин. Но юбок её он всё-таки терпеть не мог, и почти все они побывали в когтях и зубах тигрёнка.
Васька очень хорошо различал всякие запахи. Например, духи или цветы были тигрёнку неприятны. Понюхав невзначай цветочек в саду, Васька долго морщился и чихал. А запах колбасы он узнавал издалека и считал его, по-видимому, самым чудесным запахом на свете.
Едва зачуяв его, тигрёнок приходил в возбуждение и принимался кричать: «ба-ум! ба-а-ум! ба-а-а-ум!»
Другими словами, он кричал, как капризный, непослушный лакомка: «Где колбаса? Хочу колбасы! Отдавайте мою колбасу!»
Как-то вечером мы стали есть колбасу. Васька, только что накормленный, был в соседней комнате. Он ворвался в столовую и полез на стол.
— Ну нет, шалишь, дорогой! — сказал отец.— Ты поел— отправляйся-ка спать.— С этими словами он повалил Ваську на диван, а колбасу убрал в шкаф, повыше.
Васька не угомонился. Он положил передние лапы на стол, убедился, что колбасы там нет, и, как ужаленный, забегал по комнате, подняв морду кверху.
Наконец он догадался, влез на открытое окошко и оттуда повёл носом. Потом подбежал к шкафу и принялся прыгать на него, сердито рявкая.
— Интересно, достанет он колбасу или так и бросит, ничего не добившись?
Васька вертелся вокруг, царапал и грыз угол шкафа. И каждый раз, когда он кидался вверх, тяжело и неуклюже, как куль с отрубями, шлёпался на пол.
Наконец, совсем рассердившись, он снова полез на стол и хотел со стола перепрыгнуть на шкаф.
Тут уж мы испугались: упадёт — так ведь здорово ушибётся.
— Так и быть, дадим ему колбасы,— решили мы все.
Отец отрезал кусок колбасы:
— Лови, Васька!
Васька, всё ещё стоя на столе, широко раскрыл свою пасть. Колбаса ловко шлёпнулась в неё и мигом проглоти-лась. А Васька выпучил на нас глаза: это что же за надувательство? Куда же колбаса девалась, а?
Запомнилось мне одно скучное воскресенье. С рассвета и до самой ночи лил дождь и дул холодный ветер. Днём было темно, как в сумерки.
Мы все слонялись по комнатам и мёрзли.
— Давайте затопим печку и будем печь на углях сушёную кукурузу,— предложила Соня.
Все оживились и захлопотали: кто побежал за дровами, кто стал щепать лучинки, а мы с сестрой отправились на чердак, где у нас, под самой крышей, сушилась кукуруза.
Принесли дрова и стали растапливать печку.
Печка помещалась как раз напротив дивана, а на диване, положив голову на валик, лежал Васька.
Он внимательно следил, как вспыхнула спичка, загорелись лучинки и, потрескивая, стали разгораться дрова. Васька насторожил ушки и даже сел от удивления на диване: ай-ай-ай, какая интересная штука!
Среди оживлённых разговоров мы как-то не заметили, что он сошёл с дивана.
И вдруг раздалось громкое: «ффуууух!!!»
Глядь, а Васька засунул голову в печку да со страху как ухнет там! От этого уханья огонь сразу вспыхнул, а Васька, бедняга, так и окаменел на месте.
Хорошо, что отец не растерялся, подскочил и оттащил его за хвост.
У Васьки обгорели усы и брови, мордочка вся была в золе. Он забился в угол дивана и оглянулся на нас, такой жалкий и растерянный, что казалось, вот-вот заплачет.
Вот так обследовал печь!
... — Ребята, ребята! — смеясь, звала Юля.— Скорее бегите сюда!
Мы выбежали на крыльцо:
— Что такое?
Юля закрыла рот рукой и грозила пальцем:
— Тише! Посмотрите-ка, посмотрите... Васька-то наш старается!..
На верхней ступеньке спускавшейся в сад лестницы сидел четырёхлетний мальчик Павлик. Он всхлипывал, что-то обиженно бормотал и пихал тигрёнка рукой. А Васька не обращал на это никакого внимания. Он примостился на задних лапах, передние положил Павлику на плечи и так, придерживая, старательно его «причёсывал». Он был очень доволен своим занятием и всё время ласково урчал и приговаривал над Павликовой головой: «гм... гм... гм...»
Он лизал от затылка на лоб. Волосы стали мокрые от слюны и торчали дыбом. А Васька, наверно, думал, что это очень красиво, и глаза у него маслились от удовольствия.
— Надо его сейчас же прогнать! Не видите, что ли, Павлик обижается.
— Ишь, парикмахер какой выискался: лижет, главное, совершенно чужую голову.
— Пускай бы он лизал себе живот и лапы. А то ещё и лижет-то не по-человечески, а прямо напротив шерсти.
Соня сбегала, принесла кусок колбасы, дала Ваське понюхать и швырнула её на другой конец террасы.
Васька кинулся за колбасой, а мы захлопотали около Павлика.
Юля поливала из кружки, я тёрла ему замусоленные волосы, а Наташа держала пирожок с вареньем, чтобы угостить его за все обиды. Потом дали ему пирожок, он ел и жаловался нам на Ваську:
— Я играл, а он прилез. Положил свои руки мне вот на эту спину,— он показал на свои плечи,— и начал искать у меня в голове. И сразу наплевал мне на волосы.
Я его отпихивал: «Уходи, Васька, не хочу», а... а он только сме-е-ял-ся...
И Павлик опять всхлипнул, припомнив Васькино «причёсывание».
Мы все принялись его утешать, но он был такой уморительный: маленький, волосёнки во все стороны, личико обиженное и всё в варенье,— что мы не могли удержаться и расхохотались.
Павлик, увидев, что мы все хохочем, перестал плакать и тоже засмеялся. А потом, спустя несколько месяцев, Павлик даже полюбил Васькины причёски. И нередко можно было видеть такую же картину, только теперь уж Павлик не плакал, а весело напевал или разговаривал с Васькой, и у обоих были довольные, сияющие физиономии.