Ребята и зверята (илл.)
Шрифт:
— Что же теперь делать?
Я схватила бутылку с водой, намочила носовой платок и приложила к порезу. Кровь стала униматься.
— Ну, теперь, пока рука не заживёт, тебе нельзя работать. Сиди здесь, на опушке! Вари картошку и посматривай на кордон. Может, будут звать нас — тогда скажи.
А то вчера опять там бранились, что нас не дозовёшься.
Ладно. Сложи мне костёр и разожги, а я уж сама буду подкладывать хворост.
На ровном месте, у самой опушки рощицы, мы развели огонь под котелком и пошли рвать траву. Серпа не
— Вот это хорошо. А то в такую жарищу горячее есть невкусно.
Мы разостлали под осинами кошму и растянулись на ней. Юля принесла еду.
Было тихо. В полдень в горах почему-то бывает особенно тихо. Пахло мёдом от цветов и кашки, в лесу перекликались две голосистые птицы, хрустели под ногами ветки, и снизу глухо доносился шум реки. Юля вышла на опушку рощи — посмотреть на кордон.
— Кто-то к нам приехал, и все бегут встречать!
Мы подошли к ней. Кордон внизу был как на ладони. Несколько верховых подъехали к крыльцу. У дома суетились какие-то человечки.
— Скачем домой, живо!—скомандовала Соня.— Может, ещё какого-нибудь зверёнка привезли.
Я взгромоздилась на своего Гнедка. Соня уже спускалась по склону горы осторожными зигзагами. Юля поехала следом за ней, также заворачивая Ишку ударами по щекам каждый раз, когда слишком слезала ей на шею.
Я для скорости стала спускаться прямо вниз и тотчас же, конечно, сползла иноходцу на самые уши. Он нагнул голову и мягко стряхнул меня себе под ноги.
Оправившись от неожиданности, я первым делом оглянулась: заметили ли это сёстры? Соня и Юля были заняты спуском и не обратили на меня никакого внимания. А Наташа возилась с Милкой ещё наверху. Она видела всё и хохотала, глядя на моё смущённое лицо.
Потом она отвязала Милку, уселась, и Милка, не слушаясь её, поскакала прямо вниз догонять Ишку.
Наташа сразу же перестала смеяться. Она пронеслась мимо меня. Руки её отчаянно вцепились в Милкину спину, а сама она изо всех сил старалась не свалиться.
Вот разыгравшаяся Милка перегнала уже Ишку и Гнедка. У самого конца спуска она вдруг круто повернула, опустила голову и брыкнула.
И мы все видели красный фартучек и две босые ноги, беспомощно чиркнувшие воздух.
Наташа покатилась через голову под гору и исчезла в середине высокого куста. А Милка, брыкаясь, полетела без седока дальше, к кордону.
Когда мы подбежали к кустам, Наташа, насупившись, сидела возле большого камня. На запылённом лице её виднелись две светлые полоски от слёз. Они уже высохли, и Наташа думала, что мы их не заметим.
Мы, разумеется, сделали вид, что ровно ничего нам на её лице не было заметно.
— Молодец, Наташа!—сказала Соня.— А я-то думаю — ревёт, поди, вовсю.
— Чёртовы эти ишаки! — мрачно проворчала Наташа.— До чего лее с них падаешь!
— А я ведь говорила тебе, что ты распускаешь Милку,— наставительно заметила Юля.— Правда, Ишка тоже непослушная, но всё-таки... А падать с неё тоже очень больно,— добавила она с большой искренностью.
— И что мне, главное, непонятно,— откликнулась я,— ведь падаешь же с лошадей постоянно, и хоть бы что! Хлопнешься и встанешь. А тут...
— Потому что лошадь высокая. Пока с неё летишь, ветер тебя поддерживает, а с ишака падаешь прямо в упор.
— Ну, это что-то не так... Выходит тогда, что с дома падать лучше, чем со стула...
— Не в этом тут вовсе дело,— прервала нас Наташа, с трудом поднимаясь с земли. Мы увидели, что она упала на камень.— Не в этом дело...
Она так и не сказала, в чём же тут дело, и пошла, прихрамывая, домой.
Было ясно, что она хотела сказать:
«Дело в том, что такой уж у Милки скверный, неблагодарный характер».
Разболевшиеся волдыри на ладонях заставили нас отложить на несколько дней наш «покос». Мы ворошили высохшее сено и складывали его в копну.
Заготовка быстро продвигалась вперёд.
Большая копна была уже высушена и приготовлена, да около половины копны сушилось.
Вот подвели нас эти противные руки! Такое хорошее время — и пропадает зря.
А время правда было прекрасное.
Была середина сентября. Жара уже спадала, вечерами было даже холодно.
С ледников дул прохладный ветер, а солнце грело ещё сильно, и днём было очень хорошо.
Осень уже тронула лес. Рябина и боярышник стали ярко-красные, осины пожелтели. Завились, запутались и повисли вниз курчавые гроздья дикого хмеля.
Дома видели, что мы уже несколько дней толчёмся около кордона без дела.
— Насбирали бы вы мне хмелю на зиму,— сказала раз мама.— Вот завтра я напеку пирожков — возьмите их на дорогу и отправляйтесь.
Рано утром мы двинулись в путь. Хмель рос вверх по реке, и мы решили захватить с собою сачок — половить в речушке рыбу.
— Только, пожалуйста, осторожнее, не разбейте себе голов,— проводили нас с кордона обычным напутствием.
Каменистая, крутая дорожка. С камня на камень — гоп, гоп! Ишаки застучали копытами, мы запели походную песню и бодро зашагали в гору.
Нам посчастливилось найти хорошее местечко. Хмелю там было пропасть. Мы привязали Ишку на длинную верёвку пастись и полезли на деревья, обвитые красивыми лозами хмеля.
— Нашла замечательный куст! Ух, сколько здесь хмелю!..
— А у меня-то! Идите сюда!
— Посмотрите, а вон-то... Эдак мы в полчаса наберём целый мешок.
Сначала мы ещё переговаривались, но вскоре замолчали и углубились в работу. От хмеля шёл какой-то сильный, душный запах. Я чувствовала, что руки у меня становятся ленивыми, а на голову мне словно надели тёплый ватник. Я махнула рукой и оглянулась кругом. Справа и слева раскачивались на ветках сёстры. И у них тоже руки как-то медленно шевелились.