Ребята и зверята
Шрифт:
— А кто это Вихрю выдернул хвост? И седло расклеил? Это ты, Олька, я знаю…
— Ну, не-ет! — возмутилась я. — Довольно мне этих придирок! Не знает как следует, а уж врёт прямо на меня. Ладно же, прощайся теперь со своими кудельками!
Соня поймала мою руку на полдороге к Наташиным косичкам:
— Ты что это? Разве можно теперь шуметь?
— Она рылась в моём ящике! Она испортила лошадь! — не унималась Наташа.
— Ладно, вруша несчастная! Знаешь, нынче какой день? Ври на меня сколько хочешь, пользуйся моей добростью. А я даже… плюнуть на тебя не желаю.
— Вот молодец! Сразу видно,
Я уселась с книжкой в сторонке и старалась не слушать, как Наташа твердила, высовываясь из своего угла:
— Она, она виновата! Я знаю, что это она!
Время тянулось мучительно медленно. Книжки и игрушки вываливались у нас из рук. Мы бесцельно слонялись из угла в угол, прислушивались к каждому шороху. За нами по пятам, тоже грустная и тревожная, ходила наша собачка Джика.
Она чуяла, что в доме что-то неладно, и, словно спрашивая, в чём горе, настойчиво заглядывала в глаза.
— А, иди ты! Не до тебя сегодня, — отмахивались от неё, когда она пыталась приласкаться.
Джика поняла, что в чём-то провинилась, и, чтобы её простили и помирились с нею, она решила сама себя наказать. Она пошла в угол, села там за дверью и сидела повесив голову. Порой из угла слышались вздохи, нервное позёвыванье и жалобное: «ску… ску…»
Наконец дверь из комнаты больного распахнулась.
Доктор и мама вышли какие-то сразу похудевшие, но радостные и сказали, что нарыв уже прорезан и всё будет теперь хорошо.
Мы встрепенулись, вскочили на ноги и ссыпались с террасы, чтобы на радостях пронестись вокруг дома. Тогда, осторожно скрипнув дверью, Джика тоже появилась из угла.
Взглянула на нас и словно переродилась: припала к земле, подобралась в комочек… и, закинув голову, не помня себя от восторга, вылетела из комнаты впереди всех.
Съезд в Алма-Ате затянулся дольше, чем предполагалось.
Отец решил сократить обратный путь, чтобы на этом выиграть время. Он уговорился с лесником-киргизом и поехал напрямик по самой короткой, но зато и самой опасной дороге. Они должны были подняться почти до перевала, чтобы спуститься по другую сторону горного хребта, вблизи озера Иссык-Куль.
За день они добрались к белкам [4] и заночевали у пастухов. А на рассвете поехали дальше.
Чубарый больше двух недель стоял в Алма-Ате без дела. Он разъелся, застоялся, и теперь ему было тяжело. В первый же день он сильно устал и подбился.
Узенькая козья тропинка пробегала по замшелым скалам и осыпям щебня. Она то заводила к крутизне и обрывам, так что приходилось возвращаться обратно и разыскивать другой путь, то терялась в середине расскаты, [5] и тогда Чубарка начинал беспомощно кидаться во все стороны, осыпая из-под копыт груды камней.
4
Белки — вершины гор, покрытые вечным снегом.
5
Расската — каменная россыпь по склону горы.
Нет, эта дорога была не по его величине и весу.
Отец видел, как дрожали у него ноги, как ввалились бока и как грустно опускал он во время остановок свою холёную голову.
Совсем иначе вела себя маленькая, как коза, тощая лошадёнка лесника. Это была местная киргизская лошадь. Она легко карабкалась на кручи. Садилась на круп и так, почти сидя, съезжала по отвесным спускам. А когда всадники останавливались, чтобы закурить, она, спокойно помахивая хвостом, норовила зацепить какую-нибудь колючку и подзакусить на досуге.
Солнце показывало полдень, когда путники остановились у высокой выветрившейся скалы. Это был вход в Койнарский ледник.
Белая-белая до боли в глазах, мягкой и пушистой казалась долина ледника. Только чёрные зубы скал, кое-где оскалившиеся из-под снега, говорили о том, что надо быть очень осторожным, чтобы не остаться тут навсегда.
Дул порывистый, звонкий ветер. Дымком пробегал заверченный ветром снег. И что было особенно неприятно — небо начинало плотно затягиваться тучами.
Путники торопили коней. Чубарый уже несколько раз споткнулся, упал и разбил до крови оба колена. Киргизская лошадка тоже приуныла. А хозяин её, как только заметил тучи, принялся жалобно выть и причитать.
Уу-у-у! Уу-у-у! — тонко-тонко кричит ветер, пробегая по узкому, как труба, ущелью. Потом рванёт его как-то в сторону, и он басом скажет: гу!
Чубарый окончательно выбился из сил и едва передвигал ноги. Наконец он вовсе стал. Отец слез и пошёл пешком. Он попробовал вести Чубарого в поводу, но конь упирался. Приходилось тащить его силой.
Идти по крутой, неровной тропинке в длинной шубе да ещё тащить за собой лошадь — тяжёлая задача. Невольно разбирала досада: ведь едет же киргиз на своей клячонке! А тут здоровый жеребчина… такой откормленный, сытый…
Отец с раздражением дёрнул повод. Чубарый задрал голову и попятился. Это взорвало отца:
— А, так! Не желаешь идти в поводу — ладно…
Он снова сел в седло и несколько раз хлестнул лошадь нагайкой. До сих пор он никогда не бил его. Чубарый, дрожа и поджимаясь, заторопился по уступам…
Снизу из ущелья большим мохнатым медведем вывалилась туча. Догнала, перегнала путников и закрыла от них долину ледника. Стало ещё темнее.
Голубая молния полоснула небо. Загремел гром. Тот, кто никогда не слыхал громового удара в горах, не в состоянии даже представить себе, как это звучит. Грянет он с чёрного неба, словно из бездны, а с земли великанскими голосами закричат в ответ гранитные скалы-исполины. И эхо повторит, усилит ещё жуткий хор, оглушит, притиснет к земле…
Ничтожной козявкой чувствует себя человек среди разгулявшихся сил природы. И даже самого храброго охватывает страх и сознание своей полной беспомощности.
Тропинку замело. Пробирались наугад. Буря усилилась, поднялся снежный буран. Темнота от туч переходила в глубокий мрак ночи.
Путники погоняли лошадей, чтобы поскорее выбраться из ледника. Киргиз уверял, что до конца снега осталось не больше километра.
Вдруг Чубарый остановился. Отец тронул поводья раз, другой — он ни с места; ударил его нагайкой — конь дёрнулся было вперёд, но опять заартачился, замотал головой и сделал движение в сторону.