Рецензии на произведения Марины Цветаевой
Шрифт:
Слишком натуралистично, а потому и не убедительно! Но все это детали. Важно же то, что Цветаева не старается подменить «Дуновение — Вдохновения» — изощренностью форм, что делают теперь так часто. Да и не могла бы этого сделать, потому что стихия, в которой лежат корни ее творчества, — музыка. [117] Музыка же не лжет и лжи не прощает.
Марина Цветаева услышала какой-то исконный русский звук, пусть в цыганском напеве. Не потому ли цыганская песня была всегда так мила нам, что отвечает она чему-то древнему, степному, неистребимому в нас. И «Московская боярыня Марина» [118] сумела отдаться стихии этого звука. Так прекрасна ее песня о цыганской свадьбе:
117
Сама М.Цветаева позже отметит в очерке «Мать и музыка» (1934): «Мать залила нас музыкой. (Из этой Музыки, обернувшейся Лирикой, мы уже никогда не выплывали — на свет дня!)» (СС. Т. 5. С. 20).4
118
Из стихотворения «Настанет день — печальный, говорят!..» В своей заметке «Московские
Или:
…Ах, на цыганской, на райской, на ранней зареПомните жаркое ржанье и степь в серебре?Синий дымок на горе,И о цыганском цареПесню…В черную полночь, под пологом древних ветвейМы вам дарили прекрасных, — как ночь, сыновей,Нищиx — как ночь — сыновей,И рокотал соловейСлаву. [120]119
Из стихотворения «Цыганская свадьба».
120
Из стихотворения «Милые спутники, делившие с нами ночлег!..»
В диком странствии, в серебряной степи рождается песня, и под эту песню рождаются новые странники, нищие и прекрасные сыновья, и так бесконечна песня и род, род и песня, пока ветер, пока степь, пока жарко ржут кони. Такую жизнь заповедал Бог, пусть друзья не манят.
Поэт принял это вольное песенное странничество как правду, потому что «Дух — мой сподвижник, и Дух мой — вожатый».
Если Ахматова подвела итог целому периоду женского творчества, если она закрепила все мельчайшие детали быта русской женщины, то Марина Цветаева сделала сдвиг — ветром прошумела в тихой комнате, отпраздновала буйную степную волю, — не ту ли, что несла и нам Революция в самой глубине своей, и усмотрела эту «цыганскую», «райскую» волю, сама приняв на себя добровольно новый огромный долг — уже не индивидуальный — долг мирского служения.
Очень слабый сборник, и потому посвящение «Анне Аxматовой» звучит оскорбительно. На первой странице —
Мировое началось во мгле кочевье;Это бродят по ночной земле — деревья,Это бродят золотым вином — грозди(гроздья?),Это странствуют из дома в дом — звезды,Это реки начинают путь — вспять!И мне хочется к тебе на грудь — спать.Трудно понять, в чем тут дело. Стиxи определенно плохие, а последняя строка почему-то вдруг напомнила из блоковскиx «12-ти» —
На время десять, на ночь двадцать пять.И меньше ни с кого не брать.Пойдем спать.Дальше — еще хуже…
…Где-то далече,Как в забытьи,Нежные речиРайской змеи… [121] …Чтоб ослеп-оглох,Чтоб иссох, как мох,Чтоб ушел, как вздох… [122]121
Из стихотворения «Только закрою горячие веки…»
122
Из стихотворения «Развела тебе в стакане…»
– «Кабы — сдох!» невольно хочется закончить, именем анекдотической собаки, это трогательное пожелание.
Вот еще образец:
И сказал Господь:— Молодая плоть,Встань!И вздохнула плоть:— Не мешай, Господь,Спать.Xочет только мираДочь Иаира. —И сказал Господь:— Спи.С первой
123
Противоположное мнение высказал Н.Асеев в статье «Поэзия наших дней» (Авангард. 1922. № 1. С. 14): Марина Цветаева, давшая в сборнике «Версты» «несколько свежих и острых строф», отнесена им к числу «вторых призывников символической армии».
Всей этой Красной Москве противостоит одно имя — Марины Цветаевой. Марина Цветаева — старшего поколения: ей больше тридцати лет, и ее стихи печатаются с 1911 года. [124] Она — не продукт революции. Она недостаточно оценена и малоизвестна широкой публике. Между тем, она одна из самых пленительных и прекрасных личностей в современной нашей поэзии. Москвичка с головы до ног. Московская непосредственность, Московская сердечность, Московская (сказать ли?) распущенность в каждом движении ее стиха. Но это другая Москва — Москва дооктябрьская, студенческая, Арбатская. Поэзия ее похожа на поэзию петербуржанок Ахматовой и Радловой [125] так же мало, пожалуй, как на поэзию «кафейных» поэтов. Это поэзия «душевная», очень своевольная, капризная, бытовая и страшно живучая. Цветаеву очень трудно втиснуть в цепь поэтической традиции — она возникает не из предшествовавших ей поэтов, а как-то прямо из-под Арбатской мостовой. Анархичность ее искусства выражается и в чрезвычайной свободе и разнообразии форм и приемов, и в глубоком равнодушии к канону и вкусу — она умеет писать так плохо, как, кажется, никто не писал; но, когда она удачлива, она создает вещи невыразимой прелести, легкости невероятной, почти прозрачной, как дым папиросы («И лоб в апофеозе папиросы» [126] ), и часто с веселым вызовом и озорством. Этот вызов и это озорство иногда чисто формальны. Одно из самых лучших (и последних) ее стихотворений из цикла, где она говорит о радостях ученичества, начинается:
124
Первый свой сборник «Вечерний альбом» М.Цветаева издала в 1910 г.
125
Радлова Анна Дмитриевна (урожд. Дармолатова, 1891–1949) — поэтесса. 2
126
Из стихотворения «Але» («Когда-нибудь, прелестное созданье…»)
И так три строфы, где меняются все эпитеты, и только сапожок остается тем же. А кончается:
Сапожком — робким и кротким —За плащом — лгущим и лгущим… [127]Такие стихи пьешь, как шампанское.
И. Эренбург
Марина Ивановна Цветаева {30}
127
Из стихотворения «По холмам — круглым и смуглым…»
Горделивая поступь, высокий лоб, короткие, стриженые в скобку волосы, может, разудалый паренек, может, только барышня-недотрога? Читая стихи, напевает, последнее слово строки кончая скороговоркой. Xорошо поет паренек, буйные песни любит он — о Калужской, о Стеньке Разине, о разгуле родном. [128] Барышня же предпочитает графиню де Ноай и знамена Вандеи.
В одном стихотворении Марина Цветаева говорит о двух своих бабках — о простой, родной, кормящей сынков бурсаков, и о другой — о польской панне, белоручке. [129] Две крови. Одна Марина. Только и делала она, что пела Стеньку-разбойника, а увидев в марте семнадцатого солдатиков, закрыла ставни и заплакала: «ох, ты моя барская, моя царская тоска!» [130] Идеи, кажется, пришли от панны: это трогательное романтическое староверство, гербы, величества, искренняя поза Андре Шенье, во что бы то ни стало.
128
См. стихотворение «Над синевою подмосковных рощ…», стихотворный цикл «Стенька Разин».
129
Из стихотворения «У первой бабки — четыре сына…» Первая бабка (по отцовской линии) — Екатерина Васильевна Цветаева (ок. 1825–1858). Другая (по материнской линии) — Мария Лукинична Бернацкая, в замужестве Мейн (1841–1869).
130
Из стихотворения «Над церкувкой — голубые облака…»
Зато от бабки родной — душа, не слова, а голос. Сколько буйства, разгула, бесшабашности вложено в соболезнования о гибели «державы»!
Я давно разучился интересоваться тем, что именно говорят люди, меня увлекает лишь то, как они это скучное «что» произносят. Слушая стихи Цветаевой, я различаю песни вольницы понизовой, а не окрик блюстительницы гармонии. Эти исступленные возгласы скорей дойдут до сумасшедших полуночников парижских клубов, нежели до брюзжащих маркизов Кобленцского маринада. [131]
131
Кобленц — город в Германии. Возможно, речь идет о кобленцской феодально-монархической эмиграции, существовавшей в XVIII веке.