Рецепт Мастера. Революция амазонок. Книга 2
Шрифт:
— Ты распечатала власть. Ты открыла вторую Книгу Киевиц. Книгу Киева. Ты узрела взгляд Матери.
«Она говорит про дома!»
Дома-модерн, дивную лепнину которых Катя перебирала взглядом, как музыкант струны. И дома пели, дома издавали звуки, дома излучали силу.
«…взгляд Матери».
Катя вспомнила лицо каменной вдовы в рогатом уборе Макош и каштановой короне Киева, в похожих на серьги колтах. Вспомнила, как встретилась с ней лютым взглядом. Катю обидел мужчина. И вдову тоже обидели… их взгляды
«В Модерне все всегда сказано прямо… Плачущая вдова! Передать свою силу плачущая вдова могла только в дождь! Только когда плачет…»
— И только тебе. А вода — наилучший проводник. — Персефона качнула серьгами, похожие колты в виде трех вертикальных бусин были на Матери: — Знаешь, что они означают?
— Нет.
— Древнейшие заклинательные серьги жрицы для вызова дождя. С начала времен люди украшали свои дома и одежду, руки, уши и пальцы, головы, шеи ритуальным орнаментом, заклинательным рисунком — талисманами, оберегами. Определенные магические знаки и символы оберегали их от беды, защищали от зла, от тьмы и нави… Иные знаки привлекали добро, богатство, плодородие. Но прошли тысячи лет, и люди решили, что все это — лишь украшения. И ты тоже считала, что драгоценности носят для красоты?
Персефона протянула Кате руку, вложила свою ладонь в ее безвольные пальцы, и Катерина почувствовала силу, разлившуюся по телу подобно холодной воде, оживившей пересохшую гортань сладостным и живительным холодом — жизнью. Жизнедарящая рука помогла Кате встать, взгляд фиалковых глаз указал на серебряный кулон-чертополох на Катиной шее.
— Но ведь это просто кулон, — не поверила Катя, — от Маршака. Известного ювелира. Он не заклинательный.
И вдруг вспомнила, что при покупке растительный узор на кулоне показался ей знакомым. Не исключено, что киевский ювелир Маршак и впрямь просто скопировал лепнину какого-то киевского дома.
Ритуальный узор. Заклинательный узор Книги Киева! Как и каштаны…
Катя вспомнила профессора Сикорского, вдруг, вопреки врачебной этике, решившего познакомить ее с Анной. А на диване, где она сидела в тот миг, — красовались колючие плоды и корона матери Киева. Вспомнила Витольдовича, вдруг рассказавшего правду о диване, когда она положила руку на грудь, где в кармане лежал кулон-модерн.
— Модерн, — сказала она.
— Городское колдовство, — сказала Персефона. — Дикая материнская магия, прокравшаяся в высший и низший свет. Вам осталось лишь повернуть ключ в замке.
— Как?
Персефона покачала головой.
— Я думаю, у вас ко мне слишком много вопросов.
Она была права — так много, что они наскакивали друг на друга, давили один другого, как обезумевшие люди в толпе. Кате хотелось спросить, почему Персефона здесь, а не в монастыре, как говорила Акнир? Почему она бросила Киев? Как спасти Машу? Будет ли она мешать их Отмене? Зачем отпустила в мир Лиру и посеяла столько зла и смертей… неужели лишь ради них Трех?
— Есть пророчество о Трех.
— Когда в Киев в третий раз придут Трое, они примирят Небо с Землей, — сказала Катя.
— На деле оно намного длиннее. «Когда в Город третий раз придут Трое, тьма возлюбит свет, крик ребенка остановит войну…» А еще там сказано, что самой сильной из трех будет младшая, принявшая имя Макош. Именно она, как Великая Мать, станет примирительницей Земли и Неба.
— Маша, — кивнула Катя и добавила, подумав: — Ее имя почти анаграмма. МА-Ша КОвалева. Если вставить две первые буквы фамилии в середине имени, выйдет МА-КО-Ш. Земля и Небо — как раз про нее. Ведь она живет почти в небе — в монастыре.
— Вот только она больше не младшая.
— То есть как?
— Она была младшей в вашем времени. Но здесь, после семнадцати лет в монастыре…
— Теперь младшая Даша? — с удивленьем осознала Катя.
— Принявшая имя Исиды. Одно из древнейших имен нашей Матери.
— И она тоже проводит много времени в Небе. В прямом смысле… — Катя не могла поверить. — Так значит, она?
— Или та, что носит тайное имя «Царицы мира», та, что приняла крещение в миг единения неба, земли и воды. Та, которой открылась Великая Мать. Та, которую выбрал сам Город…
— Он говорит лишь с Машей.
— Она слышит… Но ты видишь его.
— Но как примирить Небо с Землей? Ведь это невозможно, в принципе. Это просто мечта. Ради нее не стоило… Скажите мне только одно — главное…
— Нет, я не буду мешать твоей Отмене, Катерина Михайловна, — сказала Персефона.
— Почему?
Катя вгляделась в фиалковые глаза и внезапно сама прочла в них ответ:
— Ты хочешь, чтоб мы отменили твою задумку?
— Нет… Просто поверни ключ, Катерина.
— Почему нельзя сказать прямо!
— Потому что я не знаю ответа на эту загадку. Мне не судилось открыть Книгу Киева. Но я Киевица — пусть бывшая, запертая в этой Башне, как в монастыре. Я чувствую Город… Я знаю, ты почти у цели. Но помни, лишь та из вас Трех — та, истинная, что примет имя Макошь, примет в себя Великую Мать, всю силу земли, сможет спасти ее… да не от смерти. Из смерти.
— Ее — значит, Машу?
— Знаешь, почему ваш Бог не любит, когда вы гадаете? — вдруг улыбнулась Персефона. — Вы начинаете слушать пророчества, а не себя. Иди за собой — за своей душой, Катерина, — она ткнула пальцем Кате в грудь — прямо в душу. — Город говорит с тобой… каждый миг.
А в следующий миг Катерина осознала себя стоящей возле ворот Лукьяновского кладбища.
Она не понимала, приснился ли ей разговор с Персефоной — воспоминание о нем словно окружала какая-то темная муть. Лишь помнила, как вышла из Башни на Большой Провальной, села в авто, долго ехала куда-то. Она не понимала, зачем прибыла сюда — просто шла за душой, а в душе непрерывно пульсировала горячая беспокойная точка: «Неужели, неужели она умрет?» Просто душа ее была рядом с Машей…