Рецепт Мастера. Революция амазонок. Книга 2
Шрифт:
Исчез, чтобы стать беззаветной мученицей Марией Ковалевой, похороненной безутешной сестрой на Лычаковском кладбище.
И все же золотая пудреница не была безделушкой, предоставив Кате прелюбопытную новость:
«С 13 на 14 июля 1919 года знаменитая французская поэтесса одесского происхождения Аннет Модильяни написала в одну ночь свою знаменитую поэму — Поэму Конца…»
«Мы снова изменили ее жизнь, — вздрогнула Катя, — надеюсь, хоть на этот раз в лучшую сторону…»
Не слишком довольная собой, Дображанская захлопнула пудреницу, встала со скамьи, пошла по кладбищенской тропинке, машинально читая имена на могилах, невольно останавливаясь на тех,
«Елизавета Федоровна Деникина» — наверное, однофамилица. Черный мраморный крест, «Генерал-Лейтенант Николай Николаевич Духонин» — последний главнокомандующий российской армии, растерзанный большевиками буквально на куски.
Рядом стоял новенький, только что отстроенный храм Св. Вел. Катерины.
— Там, на краю Лукьяновского, овраг был… Там всех и закапывали, — проникновенно рассказывал прихожанке в цветастом платке священник со взволнованно взъерошенной, наполовину седой бородой. — Всех, кого в Лукьяновской тюрьме расстреляли, замучили, мирян и священнослужителей… Они там, в земле, даже не штабелями лежат, а насыпью, три человека на метр. Среди них и владыка Константин. Его в 37-м прямо во время службы в храме арестовали… И отец Александр Глаголев…
Катя непроизвольно посмотрела направо, туда, где за деревьями лежал другой овраг, принявший в себя тысячи мучеников Второй мировой — Бабий яр, бывший лишь частью старинного киевского Репьяхова яра.
«Если б не первая мировая война, не октябрьская, не было бы и второй, — горько подумала Катя. — Столько смертей. 50 миллионов погибших. Неужели абстрактное перемирие Неба с Землей могло стоить таких жертв? О чем думала эта Персефона? Вот бы спросить…»
Катины щеки горели. Она пошла к небольшому колодцу и обнаружила рядом с ним еще двух знакомцев. «Летчик Нестеров Петр Николаевич. Русский летчик, совершивший первым в мире мертвую петлю», «Легендарный рыцарь неба Крутень Евграф Николаевич» — прочла она имена Дашиных друзей-военлетов. Оба погибли в Первую войну. Рядом лежал «Полковник Владимир Машков». Его недавно поминал Митя. Герой войны. Он тоже погиб…
Катя оперлась об его ограду, потрогала лоб. Ветер дунул в лицо, направив ее мысли в прежнюю сторону.
Начнем все сначала. У Маши был любимый писатель. Решив, что она отобрала у него возможность писать, «кузина» отдала ему Лиру. Однако писать он так и не стал. Зато, не без помощи Лиры, стал причиной смерти Столыпина. И из-за навязчивых дежавю оказался в сумасшедшем доме, где по той же причине пребывала Ахматова. Так состоялось их знакомство.
А затем, два года спустя, почти одновременно случилось сразу три события:
Маша погибла.
В тот же самый день красная армия в Киеве была уничтожена.
На следующий день Ахматова начала писать.
Между этими фактами была какая-то связь. И единственным способом ее прояснить было найти этого Булгакова.
Однако в клинике профессора Сикорского его нынешний адрес был неизвестен. На Андреевском, 13, где он проживал в 1913 году, засланный Катей сыщик узнал только одно — в начале войны Булгаков добровольно ушел врачом на фронт, с тех пор его судьба неизвестна. И даже всемогущий Интернет подвел Катерину.
Булгаковых там было много. Как верно заметил Митя, фамилия нередкая. Отыскался даже один врач, правда, не Михаил, а Николай — и не великий, известный — бактериолог, эмигрировавший из России в Париж в 1919 году.
Но ни о каком враче Михаиле Булгакове, так же как о самом Михаиле Булгакове, Катя ссылок не нашла.
Где же ты бродишь-то?
Глава двадцать третья,
в которой сбывается Санина мечта
Внизу лежал Киев, покрытый густым коричневым бархатом еще не зазеленевших деревьев, сияющий золотыми куполами церквей. Киев, вдруг сделавшийся таким маленьким и ставший оттого еще более дорогим и родным, — казалось, его можно положить на ладошку как лист и прижать к груди…
Лист каштана! Думская площадь, с убегающими кверху пятью стрелами — Крещатицкий переулок, Софиевская, Малая Житомирская, Михайловская, Костельная улицы — была столь похожа на пятипалый киевский каштан, точно кто-то спланировал это сходство специально.
Затаив дыхание, Саня стоял на летящем балкончике, поместившемся на крыле самолета «Илья», и точно знал, что еще никогда не был и никогда не будет так счастлив. И, как ни странно, был прав — ибо из множества счастий, больших и малых, мимолетных и долгих, заготовленных для него жизнью, многие должны были стать и ярче, и слаще, и бесконечней, и мучительней, но ни одно из них не могло сравниться по чистоте и прозрачности с этим, заветным — мальчишеским сном, ставшим сияющей явью.
Саня летел!
И даже с этой птичьей высоты видел, как внизу стоят крохотные-крохотные люди и смотрят на «Муромец», похожий снизу на огромную стрекозу, и машут им рукой. И, верно, говорят сейчас:
— О, Изидка наша полетела… — и улыбаются ей. И радуются, как царице небесной, — точнее царице небес.
Изиду в Киеве любили такой вот — высокой, небесной любовью, и сейчас Саня ощущал себя частью Неба и частью этой любви.
— Смотри, смотри! — стоящий на одной из Подольских улочек пятилетний мальчишка в грязноватой рубахе ткнул пальцем в небо. — Это дракон!.. — сказал он без особого удивленья — в его возрасте не удивляются ничему и всему.
— Сам ты дракон, — сказал старший мальчик лет десяти. — Это аэроплан!
— А кто на нем летит? — спросил младший.
— Знамо кто, — со знанием дела ответил десятилетний житель Подола, — наша ведьма.
Когда пятнадцать минут спустя Саня вернулся в салон самолета, Изида напевала у штурвала:
— Потому, потому, что мы пилоты…
Гимназист впервые услышал, как она поет.
— А у вас голос такой… совсем как у певицы, — удивился он.
— Так я и есть певица, — сказала та. — Я раньше все время пела. Потом танцевала. Чего только не вытворяла, пока летать не пошла…
— И сразу стали первой!
— Делов-то! Не я одна, — дернула плечом пилотесса. — В Киеве всегда летали! Начиная с ведьм. Они и были по сути первыми летчицами. Как те начали, так и пошло… Здесь все были первыми! Может, потому, что даже у мужиков тут ведьмацкая кровь и их не простые мамки рожали. Может, все они были просто потомственные ведьмаки, и желанье летать у них было в крови…
— Вы… верите в ведьм? — Саня выпучил глаза, не веря.
— Да я и сама ведьма, — захохотала Изида. — И если кто тебе скажет, что первый наш самолет изобрел Можайский, плюнь и разотри, — проговорила она в свойственной ей энергичной и экспрессивной манере, — ты тоже можешь сколотить этажерку и сказать, что по твоему разумению она будет летать. Но самолет Можайского не взлетел и не мог, и это доказано… Первый летающий самолет изобрели в Киеве! Князь Кудашев с КПИ! И второй — его Игорек изобрел. И первый оригинальной конструкции, и первый проданный за границу — тоже он. И первый большой — он. И первую «мертвую петлю» Петя Нестеров в Киеве сделал.