Редактор Люнге
Шрифт:
Гойбро взял газету и прочёл маленькую заметку. Она была в высшей степени сдержанна, только в конце всегдашний удар, который наносит рубец. Автор сделал попытку опорочить известных людей, которые служили обществу в течение целого ряда лет, «Газета» и её редактор были выше этих подлых анонимных нападок. От «Газеты» ничего не было скрыто, она знала этого клеветника, человека, у которого на совести были кой-какие тёмные делишки и чьё поведение было небезупречно.
Гойбро закусил губы. «У которого на совести были кой-какие тёмные делишки»! От «Газеты» ничего не было скрыто! Гм!
— Но, — сказал
— Да, — сказал Гойбро тоже, — насколько я знаю Люнге, он ещё подымет это дело.
— И это совершенно справедливо. Да, я вспомнил ваше мнение о Люнге, оно далеко не из хороших. Люнге, в действительности, не настолько уж плох, и если бы автор брошюры пришёл к нему и сказал: «Вот я перед вами, это я нападал на вас и пришёл с тем, чтобы сказать вам это», — если бы этот человек так поступил, Люнге почувствовал бы себя польщённым таким вниманием к себе и простил бы его. Хе-хе! Он едва ли побеспокоился бы, чтобы нанести ещё удар. Так, в сущности, не плох Люнге, это значит: так непостоянен, так неискренен его гнев. Мне кажется, что вы совершенно согласны с автором брошюры?
— Да, я совершенно согласен с ним.
Пауза.
— Вы знаете автора?
— Да.
— Смею ли я спросить, кто он?
— Это я.
Бондесен не ожидал этого ответа, он посмотрел на Гойбро и замолчал. Снова настала пауза.
— Прочтите стихи на второй странице, — говорит Бондесен.
Наконец-то Бондесен выступил с первым произведением. Это был гимн весне, три стиха, напечатанные большими огромными буквами, бодрое «ура» всему зарождающемуся и расцветающему в народе и отечестве, ведь всякое начинание служит добру. Бондесен действительно много трудился над этими строчками и вложил в них глубокий смысл.
— Как это вам нравится? — спросил он.
— Вас можно поздравить! — ответил Гойбро. — Это превосходно, по-моему. Я немного понимаю в таких вещах, но...
— В самом деле? Тогда надо выпить по стаканчику, — воскликнул Бондесен и застучал по столу.
Но тут Гойбро поднялся, ему надо было идти в банк, если он не хотел прийти слишком поздно. Ему осталось только пять минут.
Он ушёл.
«У которого на совести были кое-какие тёмные делишки». Да, он был у Люнге в руках. Он уже знал, чего ему надо было ожидать. Люнге не пощадит его, не таков он был. Если этот человек наткнётся на стену в темноте, он от злости ударит по стене кулаком, чтобы дать волю своему ребяческому гневу. Но он мог вполне простить, если его попросить об этом. Хуже этого он не был.
Но знал ли он действительно что-нибудь? Откуда он мог узнать? От директора банка? Но в таком случае Гойбро немедленно же арестовали бы. Или Люнге исключительно из дерзости бросил ему эти слова о нечистой совести? Когда он придёт в банк, всё выяснится.
И Гойбро вошёл, как всегда, через двойную стеклянную дверь, он поклонился, и служащие ответили. Он не заметил ничего необыкновенного в выражении их лиц. Когда директор пришёл, он тоже ответил на его приветствие, без всякой суровой мины, казалось, что взгляд директора был даже мягче обыкновенного. Гойбро не мог этого понять.
Час проходил за часом, и ничего не случалось. Когда директор собирался оставить банк, он вежливо призвал Гойбро в свою контору.
Вот-вот,
— Я хотел только задать вам один вопрос, с вашего позволения, — сказал директор. — Мне рассказали, что вы автор одной брошюры, которая вышла недели две тому назад.
— Да, это я, — ответил Гойбро.
Пауза.
— Вы читали сегодня «Газету»? — продолжает спрашивать директор.
— Да.
Опять пауза.
— Я надеюсь, вы настолько уважаете самого себя, что оставите без всякого внимания всё написанное этой газетой относительно вашей нечистой совести, и следовательно вы ничего не будете предпринимать в этом направлении. Ваше поведение хорошо.
Губы Гойбро задрожали. Он понял бы, если бы его лишили места, прогнали, арестовали на глазах у директора. Этот необыкновенно честный человек был ему словно отцом в течение десяти лет; он ничего не подозревал. Гойбро едва мог произнести:
— Благодарю вас, господин директор, спасибо, спасибо!
Этот медведь заплакал. Директор посмотрел на него, кивнул и сказал коротко, более коротко, чем это было в его привычке:
— Да, это всё. Гойбро может идти.
В своём волнении Гойбро сказал ещё раз: «спасибо», и ушёл.
Теперь он стоял за своею конторкой перед закрытием банка, полный спутанных, тревожных мыслей. Знал ли Люнге что-нибудь? Если он знает самую ничтожную часть правды, он сразит его внезапно, без всяких предупреждений, завтра с такой же вероятностью, как и во всякий другой день. Если бы только ему удалось спасти бумаги заранее! Целый день был Полон беспокойства и неожиданностей: сначала насмешки Шарлотты утром, затем её рукопожатие, которое ещё грело его глубоко внутри, и наконец дружеское участие директора, которое подействовало на него больше, чем всё остальное. Если бы его только не заставили вырвать этого честного старика из его заблуждения!
Когда он пришёл вечером домой, он зажёг лампу, но повернул ключ в двери и сел в качалку, не желая ничем заниматься. Приблизительно через полчаса в его дверь постучали, но он не поднялся, чтобы открыть. Постучали ещё раз, но он всё-таки не открыл, напротив, он потушил лампу и с беспокойством сидел в кресле. Боже упаси, если это было Шарлотта! Он не был в состоянии видеть её теперь; она, вероятно, тоже читала «Газету» и составила себе своё мнение; что он должен был сказать ей, ответить на первый вопрос? Но, впрочем, это, конечно, не была Шарлотта; если бы это была она, она, вероятно, просто немного посмеялась бы над ним, это было очень возможно; что он знал!
Стук прекратился. Он сидел в кресле, заснул в этой качалке и проснулся поздно ночью, в темноте, озябший, с омертвевшими ногами и руками, с головой, в которой ещё проносились разнообразные сновидения. Интересно знать, сколько сейчас времени?
«У которого на совести были кое-какие тёмные делишки»...
Он подошёл к окну и отодвинул занавеску.
Лунный свет, тёплая погода, тишина. По улице идёт посыльный, единственное живое существо, которое он видит; при свете газовых фонарей он видит, что у посыльного рыжая борода и кожаная шапка. Да, правда ли, что у этого человека была борода, или нет? Не лучше ли раздеться и лечь спать?