Редактор
Шрифт:
У меня в голове мелькнуло, название знаменитого сериала («Тайны следствия» по-моему), я понял всю абсурдность своей просьбы и покраснев буркнул – до свидания, – и не удержавшись более громко произнес, – тезка…
Только выйдя на улицу, я понял, какой спертый воздух был в отделении, хотя возможно это просто меня пьянил воздух свободы (немного высокопарно, но тогда мне так не казалось).
Оглядевшись по сторонам, я понял, что до места происшествия совсем недалеко, метров, наверное, семьсот, «а не пойти ли туда осмотреться?» подумалось мне, но подумалось лениво. Потом в голове промелькнула другая мысль о преступниках, которые всегда
В пол уха я услышал невнятный бубнеж, это дядя Ислам и Грин явно обсуждали происшедшее, до меня донеслись обрывки фраз, которые несли для меня нулевую информативность: «…явный бутчер…», «..полагаю приманка? Нет, я их вроде всех отвадил, колпак беды на нем давно…», «…это сильные задатки, думаю дальше хуже будет…», «…а если не он? Ну не он и все!… ага, а ты так можешь?.... ну если поднапрячься….вот именно!…». Вид у них был встревоженный и я бы сказал озадаченный, как будто произошло то, чего они боялись, но совсем не так как планировалось.
Пора домой, надо явно отдохнуть и подумать позже, и все же одно хорошее во всем этом кавардаке было – я ее снова встретил….
Фабула. РЕДАКТОР.
Лео. Продолжение.
…. как всегда они подшучивали надо мной и строили козни, работать они не хотели совсем, а хотели бездельничать и учитывая, что прибираться в мастерской и ходить на рынок за продуктами доставалось самому молодому, то есть мне – времени на это у них вполне хватало.
Мастер Верроккьо был не очень стар, и я подозреваю, что отец мой выбрал его именно по этой причине. У него был звучный голос, еще ясные и даже какие-то прозрачно-детские глаза, крепкая рука (моя спина убеждалась в этом не раз) и прекрасное чувство цвета и формы. Именно за это уникальное чувство его и ценили во Флоренции дворяне, а мастерская всегда была полна учениками и подмастерьями.
Среди учеников первыми и самыми задиристыми была эта троица: Перуджино, Лоренцо ди Креди, Аньоло ди Поло, при том, что Поло был младше всех он, несомненно, был заводилой этой компании и автором самых дерзких и злых шуток. Меня они изводили, как могли. Дня не проходило, что бы мне не подложили овечий горох в тарелку с едой, не подставили ногу или не облили водой.
Они заставляли, мня рисовать за них эскизы, что впоследствии сыграло с ними злую шутку, разводить краски и месить глину для скульптур. Больше всего их забавлял мой сельский говор (читать и писать по латыни я мог только с трудом), потому как переехали во Флоренцию мы совсем недавно, а родная моя маленькая деревня Анкиано (Anchiano LU), расположенная недалеко от городка Винчи (Vinci FI) была провинциальным раем, с курами, лужами и симпатичными крестьянками, на одной из которых и женился мой отец, и тогда она стала моей мачехой.
Каждый раз приходя утром в мастерскую я всегда внимательно осматривался, пытаясь найти подвох в знакомых вещах, осторожно наступая на каменный пол и осматривая холсты и краски. Свет только начинал проникать в узкое длинное помещение, причудливо играя на предметах и эта игра, всегда возбуждала мое воображение, я пытался присвоить каждой тени свой образ, позднее я использовал это в своих картинах, дополняя фоновые пейзажи этими муаровыми тенями.
Меня очень привлекали животные, я делал сотни эскизов одного кота в разных положениях, стараясь уловить все нюансы его движений, и конечно лошади – их я рисовал с упоением и во множестве.
Тяга к точности изображаемых мною персонажей привела к тяге изучения строения тела человека и животных. Я стал изучать медицину, мои соученики смеялись надо мной, но после того, как я несколько раз поправил их наброски, смех прекратился и пришло молчаливое уважение. Они все еще продолжали подтрунивать надо мной, но уже скорее по привычке. И еще одно изменение произошло в наших с ними взаимоотношениях – из их шуток ушла злость и желание унизить.
Не меньше, чем рисованием я занимался скульптурой. Вдруг выяснилось, что прежде, чем стать скульптором, надо стать механиком и инженером. Когда я лепил маленькие наладонные фигурки или бюсты проблем не возникало и то иногда они отказывались стоять прямо, когда же размеры скульптур увеличились до реальных пропорций, стало понятно, что без расчетов делать тут нечего, а в случаях, если материалом была глина без каркаса не обойтись и эти каркасы приходилось рассчитывать и строить, а по сему пришлось заняться в том числе архитектурой.
Грустно и несколько трагично расстался я со своим учителем Андреа дель Верроккьо. Он много лет посвятил моему обучению, но до последнего считал меня подмастерьем (звание далеко не уничижительное, т.к. у него в мастерской работал сам Ботичелли), многие продолжали работать с мастером, именно, потому что он был знаменит и получал заказы от многих знатных домов Италии. Это были денежные заказы, получить которые, молодым мастерам было не суждено. Мастер же иногда позволял выполнить часть работы своим ученикам, при этом упоминал о них перед заказчиками, и это было лучшей рекомендацией.
В то время мастер взялся за выполнение заказа «Крещение Христа» (Battesimo di Cristo) и по началу, он исполнял его самостоятельно, не поручая картину никому, а особенно мне т.к. знал, что я не очень набожен и отношусь к религии скорее как к традиции, чем как к основе жизни полагания человека. Но со временем он то ли устал, то ли тема перестала его привлекать и вдохновлять, заключительная часть написания холста задерживалась и скажу больше откровенно не получалась. Вся левая часть картины находилась, в каком-то хаосе воплощений, постоянно переделывалась, менялись герои и мотивы, но законченности ни в смыслах, ни в изображении добиться так и не удалось.
По истечению времени мастер сделал попытку передать полотно своему любимцу Перуджино, но результат был тот же – много техники и красок, но нет картины. И тогда мастер начал менять подходы, сначала он стал задерживается допоздна, пытаясь писать в ночном уединении, потом стал приходить пораньше, чтобы захватить утреннюю свежесть, а затем он начал пить….
Однажды утром, он пришел с одутловатым, после вечерних возлияний, лицом и зайдя в мастерскую, посмотрев на ненавистное полотно, он сказал:
– Леонардо, – (он называл меня полным именем, только в минуты настоящего раздражения), – я уеду на день, два принять морские и солнечные ванны, надо подлечится, поправить здоровье, отвлечься наконец, – немного помолчав и в задумчивости пожевав губами, он продолжил, – ты знаешь я взял заказ на картину евангелистского содержания, а у меня сейчас много работы и забот, посему попробуй заполнить левый край по своему усмотрению, посмотрим есть ли у тебя вкус и стиль…
Немного постояв, глядя мимо меня, словно пытаясь дать последние наставления, он вдруг шумно вздохнул, резко развернулся и стремительно вышел…