Редкие земли
Шрифт:
Он как-то сильно распсиховался, подумал Сук. Как-то неадекватно для сиб-минеральского боевика. Он положил пришельцу руку на плечо.
«Ты вообще-то откуда, Макс?»
Пришелец резко смахнул эту вроде бы благожелательную руку.
«Пошел бы ты подальше с такими вопросами, Суко-сан! Кому какое дело, откуда я?» Глаза его совсем потухли и закрылись. Лицевые мускулы дергались, словно подопытные лягушки. Он вспоминал, как после возвращения из Тюменской его завезли вроде бы на базу отдыха, а на самом деле в логово МИО, в подвал, где тыкали под подбородок стволы, выворачивали руки и подвешивали к стропилам. Предательство его вроде было уже доказано, и все почему-то интересовались только одним вопросом — откуда он? Кто твои родители, гад? Где твоя семья? Что за пятна у тебя играют по коже?
Вдруг на один из его сжатых кулаков легла Ашкина легкая ладошка.
«Напрасно ты мучаешься, Макс: здесь тебе добра хотят».
Он опомнился. Открыл глаза, в них засветился черно-синий мирный космос.
«Простите, ребята, мне вспомнились эти миошные экземпляры. Я так до сих пор и не знаю, что у них было на уме».
«Вот сейчас самое время открыть еще одного старика Периньона», — предложил Ясно.
После выпитых бокалов все снова расслабились и заулыбались.
«Интересно, что означает эта аббревиатура, МИО?» — подумал вслух Ген.
«Мускулы и Органы», — предположил Шок.
Взрыв смеха.
«Мощь и Оборона», — предположил Сук.
«Я слышал, что это „Мир и Охрана“, а может быть, „Мудрость и Осторожность“, — сказал Ясно.
Все еще пуще развеселились.
«А почему серединному „И“ отводится только роль предлога? — с мнимым возмущением спросила Ашка. — Почему не предположить, что под тремя буквами скрываются „Мышь, Игуана, Опоссум“?»
«Браво, Ашка! — воскликнул Ген. — Твоя догадка может быть ближе всего к истине. И все-таки добавляю еще одну версию — „Меланхолия, Истерия, Одиночество“? А ты, Макс, как это читаешь?»
Пришелец осклабился. «В ту ночь у меня все крутилось в башке — Мрак, Игла, Огонь».
Все затихли. Он встал и пересек всю обширную, как теннисный корт, комнату по направлению к окну. Несколько минут там стоял молча, спиной к ним. Все смотрели ему в спину. Никто не исключал, что за этим молчанием начнется что-то ужасное. Наконец Ашка крикнула: «Ты хочешь сказать, что тебя там пытали?»
«Ну, конечно, пытали, Ашка, как ты думаешь? Ведь там были потомки трех гэпэушных монстров, Маги, Ихты и Облома. Иначе они разговаривать не умеют. Они пытали меня до тех пор, пока в подвал не спустились три чина из политбюро „Сиб-Минерала“…»
«Шмачкин, Усский, Зигберт, так, что ли?» — спросил Гурам.
«Ну вы, я вижу, все знаете, — снова осклабился Алмаз. — Тем лучше. Эти трое считали меня своим братаном и никогда не спрашивали, откуда я. Кажется, догадывались, что это мне и самому неведомо. Вежливо попросили развязать подследственного. Угостили пивком „Тинькофф“. Давайте, господа, поговорим по-хорошему. У Алмаза есть еще шанс реабилитироваться перед братством.
Значит, так. Нужно предъявить ультиматум «Таблице-М». Пусть разоружаются перед партией, сдают все свои ассеты, ключи ко всем оффшорам и территорию в Габоне. Для того чтобы поняли серьезность дела, нужно устроить похищение стратовских детей, одиннадцатилетней Парасковьи и пятилетнего Никодима. Эта операция будет поручена Алмазу. В случае успеха с него снимаются все обвинения по прииску «Случайный». Ты понял, Макс? Согласен? Ну вот и отлично. Если же ультиматум будет отвергнут, ты берешь на себя лично завершение операции. Все ясно, Макс? Видите, ребята, он кивает, он соображает, он все, конечно, понимает. Итак, ты с четырьмя ребятами из опергруппы завтра вылетаешь в Ажаксьё, снимаете там виллу в десяти километрах от бухты Страто. Есть достоверные сведения, что вскоре туда прибудут дети с воспитателями и охраной. На этом острове у нас есть сеть стрингеров, которые обеспечат вам поддержку… Ну вот… Вот так все было…»
Он замолчал и сел на подоконник. Сидел, глотал слюну. Левым предплечьем стирал пот со лба. Все присутствующие тоже молчали и не спускали с него глаз. Стало быть, все эти брызги шампанского были чистейшей мистификацией? Как я могу говорить о том, что я пережил тогда? У меня на это
«Продолжай», — сказал Ген.
Алмаз дико взглянул на него. Продолжать? Ты уверен? Ген, у меня слов на это не хватает. Но ведь дети живы, да? Они в безопасности?
«Продолжай! — взвизгнула Ашка. — Ведь ты же был там! Я чувствовала, что звери бродят вокруг дома. Давай, Макс, рассказывай! Стань до конца человеком!»
Его вдруг пронзило острейшее чувство: почему эта женщина любит Гена, а не его, Алмаза? Чувство острейшее, ничего не скажешь. По остроте почти равное тому чувству, что пронзило тогда в бухте Страто. Они сидели тогда на своем маленьком пляже среди скал — трое, мать с двумя детьми, Ашка, Пашка и Никодимчик. Он не ожидал увидеть их втроем. Думал, что будут только двое маленьких. Ну, понятно, с какими-нибудь боннами. Ашка прилетела неожиданно, ночью. Он спускался со скалы по узкой расселине. По его команде должен был произойти отвлекающий взрыв и затем отрепетированные действия группы захвата.
«Ну хорошо, попробую рассказать, как могу. В последний момент перед командой я вспомнил книжку, которую читал незадолго до операции. Книжку о российском терроризме столетней давности. Как этот эсер охотился на великого князя, ну Николаев. Ну да, Каляев. Когда тот вышел уже на угол атаки, он вдруг увидел, что в коляске вместе с великим князем сидит великая княгиня с двумя детьми. Его вдруг пронзило какое-то острейшее чувство: „не убий“, не убий слабых, безгрешных, — и он проехал мимо на своей бричке. Вот такое же чувство меня тогда пронзило, и я скомандовал пацанам „отбой“. Слава Богу, я не нажрался тогда шмали. Был чист, как стеклышко, и весь насквозь пронизан чем-то человеческим. Ну вот и все».
«А все-таки что было дальше?» — железным тоном спросил Ген.
Неожиданно для всех присутствующих Алмаз разрыдался. Его трясло. Он вытирал кулаками и рукавами куртки свою мокрую морду. Все поняли, что он уже несколько дней не мылся: черные струи текли со лба, капали на безупречный паркет.
«Ну чё дальше… Чё ты не понимаешь, Ген, чё было дальше? Чё мне оставалось еще? Только линять дотла, исчезнуть до конца. Гарун, в общем, бежал быстрее лани. По всем помойкам прятался. Кредитки все свои в сортир спустил. Оставил весь багаж. Добирался автостопом до родины, а потом подумал, какое я имею отношение к этой родине, когда понятия не имею, откуда я, когда ничего на ней не оставил, кроме страха. Вот откуда я — из страха. Всю жизнь от страха дрожал — и в комсомоле, и в армии, только виду не показывал. Идти раскалываться в органы? От МИО там не спрячешься. Они теперь повсюду, и недели не пройдет, как замочат. Короче, ребята, и вы, восхитительная Ашка, ничего лучше я не нашел, как прийти в „Таблицу-М“. Хотел просто охранником тут у вас пристроиться, и вот уж не ожидал, что примите на самом Олимпе. Ну вот, если хотите иметь верного бойца, обещаю больше не слюнявиться…»
«Сколько тебе лет, Макс?» — спросил Ген.
«По документам двадцать восемь».
«А по жизни?»
«Понятия не имею».
«Иди в ванную, Макс, — сказал Ясно. — Смывай там свою копоть. Тебе туда шмотки принесут. Какой размер носишь?»
Ген Страто лежал на своей шконке, заложив руки за голову, нога на ногу, в полной темноте. Три сокамерника, Фил, Алекс и Велосипедов, утомившись от своего еженощного «Декамерона», посвистывали носами. Эта черная кубатура выделывает странные номера со зрением и с памятью. Иногда даже контуров стола не видишь, а то вдруг можешь различить все оставленные на столе карты. С памятью еще пуще: то не можешь вспомнить ни одного лица в каком-нибудь чудном застолье, а то вдруг из ванной комнаты выплывает этот хренов Алмаз, и ты видишь его декатлоновскую фигуру до мельчайших подробностей — космы говенного цвета, отмывшись, легли темно-русыми волнами, с ряшки исчезли черт знает куда все угри и бляшки, и сама ряшка превратилась в симпатичную физию будущего товарища по оружию, на плечи и вдоль всего туловища, включая ноги, лег отменный бёрбириевский костюм, а белая майка под ним вообще превратила тварь дрожащую во вполне конкретного парня…