Рефераты для дурехи

Галкин Александр Борисович

А то кто снес бы униженья века, Неправду угнетателей, вельмож Заносчивость, отринутое чувство, Нескорый суд и более всего Насмешки недостойных над достойным, Когда так просто сводит все концы Удар кинжала! Кто бы согласился, Кряхтя, под ношей жизненной плестись, Когда бы неизвестность после смерти, Боязнь страны, откуда ни один Не возвращался, не склоняла воли Мириться лучше со знакомым злом,

For who would bear the whips and scorns of time, The oppressor’s wrong, the proud man's contumely, The pangs of despised love, the law's delay, The insolence of office and the spurns That patient merit of the unworthy takes, When he himself might his quietus make With a bare bodkin? who would fardels bear, To grunt and sweat under a weary life, But that the dread of something after death, The undiscover'd country from whose bourn No traveller returns, puzzles the will And makes us rather bear those ills we have Than fly to others that we know not of? Кто

снес бы плети и глумленье века, Гнет сильного, насмешку гордеца, Боль презренной любви, судей неправду, Заносчивость властей и оскорбленья, Чинимые безропотной заслуге, Когда б он сам мог дать себе расчет Простым кинжалом? Кто бы плелся с ношей Чтоб охать и потеть под нудной жизнью, Когда бы страх чего-то после смерти, — Безвестный край, откуда нет возврата Земным скитальцам, – волю не смущал, Внушая нам терпеть невзгоды наши Под тяжким гнетом, – если б страх невольный И не спешить к другим, от нас сокрытым? (Лозинский) А то кто снес бы униженья века. Неправду угнетателей, вельмож Заносчивость, отринутое чувство, Нескорый суд и более всего Насмешки недостойных над достойным. Когда так просто сводит все концы Удар кинжала! Кто бы согласился. Кряхтя, под ношей жизненной плестись, Когда бы неизвестность после смерти. Боязнь страны, откуда ни один Не возвращался, не склоняла воли Мириться лучше со знакомым злом, Чем бегством к незнакомому стремиться! (Пастернак) А то кому снести бы поношенье, Насмешки ближних, дерзкие обиды Тиранов, наглость пошлых гордецов, Мучения отвергнутой любви, Медлительность законов, своевольство Властей… пинки, которые дают Страдальцам заслуженным негодяи, — Когда бы можно было вековечный Покой и мир найти – одним ударом Простого шила. Кто бы на земле Нес этот жизни груз, изнемогая Чего-то после смерти, та страна Безвестная, откуда никогда Никто не возвращался, не смущали Решенья нашего… О, мы скорее Перенесем все скорби тех мучений, Что возле нас, чем, бросив все, навстречу Пойдем другим, неведомым бедам… (Гнедич) Ведь кто бы снес бичи и глум времен, Презренье гордых, притесненье сильных. Любви напрасной боль, закона леность. И спесь властителей, и все. что терпит Достойный человек от недостойных. Когда б он мог кинжалом тонким сам Покой добыть? Кто б стал под грузом жизни Кряхтеть, потеть, – но страх, внушенный чем-то За смертью – неоткрытою страной. Из чьих пределов путник ни один Не возвращался. – он смущает волю И заставляет нас земные муки Предпочитать другим,

безвестным. (Набоков) Кто б стал терпеть судьбы насмешки и обиды. Гнет притеснителей, кичливость гордецов. Любви отвергнутой терзание, законов Медлительность, властей бесстыдство и презренье Ничтожества к заслуге терпеливой, Когда бы сам все счеты мог покончить Каким-нибудь ножом? Кто б нес такое бремя, Стеная, весь в поту под тяготою жизни, Когда бы страх чего-то после смерти, В неведомой стране, откуда ни единый Не возвращался путник, воли не смущал, Внушая нам скорей испытанные беды Сносить, чем к неизведанным бежать? (К.Р.)

Гамлет возвышается до социального пафоса, присущего самому Шекспиру. Не случайно шекспироведы связывали эту часть монолога Гамлета со знаменитым 66-м сонетом Шекспира, в котором как бы ознаменовался закат эпохи Возрождения, появилась горечь, пессимизм в связи с несбывшимися надеждами и неосуществленными идеалами, провозгласившими в начале эпохи Возрождения веру в человека и объявившими его творцом Вселенной. 66 сонет в переводе О. Румера, в частности, приводит А.А. Аникст [8] :

8

Аникст А. Трагедия Шекспира «Гамлет». Литературные комментарии. Книга для учителя. М., «Просвещение», 1986, С. 21–2.

Я смерть зову, глядеть не в силах боле, Как гибнет в нищете достойный муж, А негодяй живет в красе и холе; Как топчется доверье чистых душ, Как целомудрию грозят позором, Как почести мерзавцам воздают, Как сила никнет перед наглым взором, Как всюду в жизни торжествует плут, Как над искусством произвол глумится. Как правит недомыслие умом, Как в лапах зла мучительно томится, Все то, что называем мы добром.

Впрочем, в этой части, выраженной почти всеми переводчиками очень удачно, исключая немногие непоэтические выражения, вроде «глум времен» и «кинжалом тонким» (Набоков) или «одним ударом шила(!)» (Гнедич), появляется еще одна гамлетовская черта, тоже характерная для людей эпохи Возрождения, – это его трезвый реализм, который подчас даже граничит с атеизмом. Заметьте, что в рассуждениях Гамлета о смерти нет ни малейшего намека на христианское воздаяние, на Божий суд, на рай или ад. Точно Гамлет забыл о загробной жизни и думает только, есть ли вообще там, за гробом, хоть какая-нибудь жизнь. Именно эта неизвестность и порождает страх покончить счеты с жизнью самостоятельно, одним ударом кинжала. Комментаторы английского текста приводят еще один перевод этого места, почти в точности повторяющий мысль оригинала. Это перевод Радловой о загробной стране: «Та неоткрытая страна, откуда к нам путешественник не возвращался». [9] Лапидарней всего у Пастернака: «Боязнь страны, откуда ни один \\ Не возвращался…»

9

William Shakespear Two Tragedies (The Tragical History of Hamlet, Prince of Denmark; Macbeth). М., «Высшая школа», 1985, С. 218.

Эта трезвость философского мышления Гамлета подчеркивает в нем скрытую силу практика, который, несмотря на сомнения, вступит в борьбу со злом и погибнет, чтобы победить зло своей смертью, таким образом разрешая тот самый «вечный» вопрос, который он сам же и поставил. Философ осуществит свою философию на практике!

В четвертой части монолога сам Гамлет подстегивает себя, называя свои сомнения и колебания трусостью и нерешительностью. Здесь же он из мира разреженной философской мысли возвращается к действительности, видит Офелию и обращается к ней. В этой финальной части, по-моему, самой поэтической и впечатляющей формулы-метафоры удалось достичь Пастернаку. Он выразился по-пастернаковски ярко, пускай даже остальные переводы точнее передают смысл шекспировского оригинала с его метафорой бледности и румянца: