Реформатор
Шрифт:
Бронзовый хлеб мужественно встретил тесак. Никите Ивановичу пришлось потрудиться, чтобы отсечь кусок. Капая на него прокисшим, обнаружившим волокнистую структуру, молоком, он размышлял одновременно обо всем и ни о чем конкретно, то есть именно так, как должен размышлять бомж. Если мыслительный процесс укорененного в бытии (имеющего постоянное место жительства) человека можно было уподобить молоку, то мыслительный процесс бомжа — даже и не прокисшему, а вот такому — волокнистому, творожистому, лохматому — «пост- или прамолоку», которое одновременно все, производимое из молока — творог, сыр, кефир и т. д. и… ничего, точнее нечто в пластиковой бутылке.
Никита
Выходило, что он, столько лет просидевший в формалине, почти что завершивший роман под названием «“Титаник” всплывает», преодолевший абсолют осторожности, ставит собственную жизнь на кон во имя… чего?
Совершенно неожиданно (для бомжа?) Никита Иванович подумал, что самый осознанный и, следовательно, правильный выбор тот, который человек делает… не выбирая. Когда все происходит само собой. Как вот сейчас сам Никита Иванович закусывает найденными на помойке хлебом и молочком, совершенно при этом не думая, что может отравиться и умереть.
Следовательно, выбор сделан.
Но кем?
Никита Иванович более ни мгновения не сомневался, что его жизнь едва ли важнее (ценнее) того, что находилось внутри загадочной «отложенной» бандероли. И еще он подумал, что «безвыборный» выбор в арифметической (или геометрической?) прогрессии умножает волю, потому что всегда ориентирован на скорейшее достижение реальной (в его случае — получение бандероли) цели. Если же цели нет, вздохнул, пытаясь проглотить неподвластную зубам кислую бронзу, Никита Иванович, жизнь сворачивается в сыворотку (в данный момент его одолевали исключительно «постпрамолочные» метафоры), обнаруживает неприглядную структуру, превращает человека во все (мысли) и одновременно в ничто (действия), что, однако, никоим образом не поднимает человека над жизнью, потому что, как известно, от умножения «всего» на «ничто» получается «ничто». Лучше умножить одно «ничто» — мою жизнь, решил Никита Иванович, на другое «ничто» — «отложенную» бандероль, и, быть может, получить в итоге если и не «все», так хоть что-то.
До указанного в уведомлении срока оставалось четырнадцать минут.
Никто больше не смотрел из кустов на Никиту Ивановича сквозь оптический прицел.
Собственно и некому было смотреть, потому что Никита Иванович увидел человека с прямой тренированной спиной, со стандартной молодежной (на половине головы волосы до плеча, другая половина — бритая) прической. На плече у молодого человека плотно к локтю висела сумка, в которой и скрывался автомат с цифровым электронным прицелом. Промахнуться из этого оружия мог только слепой: электронный прицел не просто приближал, но многократно увеличивал цель, сканировал внутренние органы, к примеру, бьющееся сердце или волнистый пульсирующий (мыслями?) мозг. Цель наплывала на стрелка, как с экрана. Можно было выбрать на огромном, как из фильма ужасов, лице родинку, прыщ, бородавку, да и нажать курок. У Никиты Ивановича не было ни малейших причин сомневаться, что входящий в подъезд человек не знает, как управляться с этим оружием.
Он шел проверить: лежит ли уже Никита Иванович на лестничной площадке у своей титановой двери, или же он еще не выходил из квартиры. Иного молодой человек со стандартной прической предположить просто не мог, иначе не вошел бы так доверчиво в подъезд.
В два прыжка, обгоняя собственную вонь, Никита Иванович добрался до бронированной огнеупорной (как и большинство в столице великого герцогства Богемия) двери подъезда, нажал сначала кнопку «N», потом одновременно «2» и «3» и — после краткого электронного писка — «Е».
Несколько лет назад он как-то сильно запил с техником-электриком по имени Зденек. Помнится, жена Зденека — огромная рыжая бабища, похожая на обезьяну (она обожала ходить в длинных же рыжих вязаных кофтах, как в шерсти) — не просто погнала их по лестнице (пили у Зденека), но вознамерилась еще догнать и побить.
Никита Иванович и Зденек, однако, хоть и на заплетающихся неверных ногах, но добежали до первого этажа быстрее. Тогда-то Зденек и нажал хитрую комбинацию на электронном замке.
«Теперь можно не спешить, — сказал он Никите Ивановичу, — теперь хоть пожар, хоть война — пятнадцать минут ни снаружи ни изнутри никто дверь не откроет».
Никита Иванович не очень-то в это поверил, и все время оглядывался на дверь. Но оттуда доносились одни глухие удары, как если бы дверь превратилась в колокол. Это обезьяноподобная жена Зденека била (ногой?) в бронированную дверь.
По пути к магазину (куда же еще?) Зденек объяснил Никите Ивановичу, что в принципе каждое электронное устройство, кодируемое с помощью цифр, букв или символов имеет так называемую блокирующую комбинацию, надо только ее вычислить, чтобы, значит, потом с умом применять.
«Почему так происходит?» — помнится, полюбопытствовал Никита Иванович.
«Наверное, потому, — пожал плечами Зденек, — что придумывают эти устройства одни люди, изготавливают другие, а работают с ними третьи. Мир так устроен, — продолжил он после паузы, — что одни люди всегда отгадывают то, что от них хотят скрыть другие. В принципе, все люди похожи друг на друга, — понизил голос, словно выдавал Никите Ивановичу некую тайну, — хотя и кажутся разными…»
«Как цифры?» — предположил Никита Иванович.
«Наверное, — не стал спорить Зденек, — только цифры вечны, а люди смертны».
Никита Иванович молил Бога, чтобы комбинация сработала.
Ведь столько времени прошло.
Зденек давно лежал в могиле. Никому в этой жизни не удавалось слишком долго запивать ром пивом.
Вместо него электроникой в доме занимался длинный и плоский, как сточенный мачете, индеец из Южной Америки.
Но комбинация сработала, блестяще подтвердив тезис покойного Зденека о (долго) вечности цифр. Теперь никто не мог помешать Никите Ивановичу быть на почте в указанное время. Теоретически, конечно, его можно было достать из окна, но для этого стрелку надлежало проникнуть в квартиру, окна которой выходили на противоположную выходу из подъезда сторону. Именно по этой стороне в данный момент и спешил на почту Никита Иванович. Он сомневался, что стрелок успеет, слишком уж неохотно отворяли двери незнакомцам в столице великого герцогства Богемии.
…Разместившаяся на первом этаже длинного, как поезд, здания почта была темна и пустынна, как предбанник того света, а может, зал отправления (накопитель?) этого. Экраны компьютерных мониторов были покрыты толстым слоем серебряной пыли. Переставшее ощущать себя единым целым человечество более не нуждалось в Интернете, по которому еще недавно сходило с ума. Из «всемирной паутины», как из мозаичного панно выпадали целые географические фрагменты, такие, к примеру, как великое герцогство Богемия. Паутина превратилась в клочья, в патину и Никита Иванович сомневался: жив ли, собственно, сам паук?