Реформатор
Шрифт:
Савва полагал, что вынуждая (не мешая?) человека(у) вырождаться, природа тем самым защищает себя от человека.
Она защищала себя, как посредством биологии (новых и обновленных старых болезней, которые косили людей, как траву), демаршей Верховного Тролля и Основного Дельфина (этот защитник водного мира пока что ограничился гневным пенным посланием человечеству на глади Тихого океана, как на листе бумаге, которое прочитали с помощью крутящегося вокруг Земли спутника и немедленно засекретили), так и через дробление социальных конструкций человеческого общежития, смешение стилей, внедрение в это общежитие тупиков, коридоров, ведущих в никуда,
Все свидетельствовало о том, что человек, как биологический вид давным-давно «взвешен, разделен и исчислен». Вот только людям так за две с лишним тысячи лет и не воспринявшим (скорее, пассивно отвергнувшим) учение Иисуса Христа, не хотелось в это верить.
Хотя Папа Римский обнародовал последнее по времени и весьма краткое по содержанию пророчество Божьей Матери, сообщенное ею трем новообращенным в христианство девочкам в Уганде: «Вирус победит человека. Человек уйдет, как ушли динозавры».
…Никита Иванович вспомнил разговоры Саввы и президента в фонде «Национальная идея», куда президент (во время своего первого срока) любил наведываться и даже иногда парился там в подвальной, сделанной лучшими мастерами сауне, вдыхал эвкалиптовые и прочие травяные ароматы, дымящиеся в специальной курильнице, окунался в холодный глубокий бассейн, пил, завернувшись в простынь, пиво, а то и пропускал рюмаху водки под шашлычок, одним словом, вел себя, как обычный (нормальный) человек. И разговаривал тогда он, как хоть и намертво сжившийся с властью, растворившийся в ней, так что уже было не понять, где он, а где она и могут ли они существовать по отдельности, но пока еще здраво воспринимающий действительность человек.
«Сколько можно жить без надежды? — вопрошал, прихлебывая пивко, блестя распаренным лицом, тряся прилипшим ко лбу русым (как из металлической стружки) чубом, Савва и сам же отвечал: — Сколько угодно. Но это путь к вырождению. Если объективные — геополитические, экономические, этнографические и прочие — обстоятельства препятствуют возникновению надежды, значит в роли ее проводника — отца — должен выступить один-единственный человек. К нему должны устремляться все помыслы, мольбы и молитвы. Он сам должен быть для слабых и сильных, сирых и молодцеватых этой надеждой. Если жизнь сама не меняется к лучшему, ее должен понудить к тому один-единственный человек. Так всегда было в истории. И этот человек — ты, Ремир. Божественные пространства противоречивы и нелогичны, как плахи. Но между двумя пространствами, двумя плахами — отчаяньем России и исчерпанностью мировой цивилизации — сконцентрировалось невообразимого напряжения поле. Сунь туда свою голову, Ремир, никакой топор ее не достанет, а если достанет, то отскочит прямо в лоб рубщику. Используй неземную энергию плах, светись ее нестерпимым светом, не проспи свой шанс!»
«Помнишь, — усмехнулся Ремир, — анекдот про импотента, которому доктор посоветовал есть побольше рыбы, потому что в ней много фосфора. Тот ответил: “Доктор, мне надо, чтобы у меня стоял, а не светился!” Однако, — продолжил президент уже серьезно, — внутри надежды есть одно интересное состояние. Надежда без — вне — надежды. Вера в то, чего нет. Ожидание того, что никогда не придет. Это можно сравнить с гипнозом, сном наяву, лунатизмом, когда человек, к примеру, полагает, что у него есть крылья и он может летать, хотя на самом деле нет у него никаких крыльев и летать он, естественно, не может. Можно ли считать, что тот, кто внушил это человеку, счастлив, что он наслаждается жизнью?»
«Люди, — ответил Савва, — наслаждаются самыми неожиданными вещами».
Никита подумал, что брат прав. Недавно в троллейбусе он наблюдал, как чудовищного вида бомж в струпьях с огромным, пористым, как губка носом сначала нагло выхлебал на глазах у пассажиров бутылку пива, затем начал рыгать и громко портить воздух. Когда его, сучившего ногами, пытавшегося еще и закурить, поволокли вместе с гремящим пустыми бутылками мешком к выходу, на деформированном лице бомжа (это больше всего и поразило Никиту) явственно читалось удовольствие, наслаждение от происходящего.
Точно такое же противоестественное наслаждение присутствовало и на лице некоего юноши с реденькой двузубой бородкой, просящего в подземном переходе милостыню с электронным (надо думать, недешевым) экранчиком на штативе: «Подайте, Антихриста ради!»
«Это неплохое состояние, — встрял в разговор Никита, — только вот на крышу с ним опасно»…
«А если, — внимательно посмотрел на него президент, наслаждение как раз и связано с тем, чтобы отправить его на крышу?»
«Кого его?» — уточнил Никита.
«Народ, — ответил Ремир, — весь мир, Бога, все».
«Так не бывает, — подумав, сказал Никита, — они все на крыше не поместятся. Такой просторный сумасшедший дом еще не построен».
«Ты не поверишь, — усмехнулся Ремир, — но он построен. Давно построен, и все мы под его сенью. А над тем, который построен, построен еще один, более вместительный, и так бесконечно. Эти дома вставляются один в другой, как матрешки».
«Как же тогда из них выбраться?» — спросил Никита.
«Есть три пути, — ответил президент, — бесконечно уменьшаться в размере до уже неделимой — не уменьшаемой — матрешки, то есть превратиться в пыль, в ничто. Или бесконечно увеличиваться до, так сказать, сверхмаксимальной, еще — пока, на данный момент — не увеличиваемой, то есть превратиться в Бога, во все. А можно попытаться пробиться сквозь них, просверлиться, как червь сквозь ствол, но на это, как правило, человеческой жизни не хватает».
«Долгий процесс?» — предположил Никита.
«Напротив, — усмехнулся президент, — предельно краткий. Человек еще только подумал, а его — раз! — и нет».
«Или взорвать эту поганую систему к чертовой матери», — сказал Никита.
«Слушай, да твоего брата пора расстреливать!», — весело рассмеялся Ремир, но Савва даже не улыбнулся, как если бы считал, что Никиту и впрямь пора расстреливать.
Никита подумал, что служение Саввы Ремиру иррационально. Так могла служить льву газель, приводя к его столу других (из своего же стада) газелей, готовая сама быть сожранной в любое мгновение.
По мнению Саввы, время homo sapiens истекало, наставало время какого-то нового — очередного, или внеочередного? — человека, время божественного творчества по изменению всего и вся.
Внутри этого большого (божественного) творчества, полагал Савва, вполне было уместно малое (человеческое) творчество по реорганизации жизни в одной отдельно взятой стране.
Чем и должен был заняться президент.
То, что тянуло мир, как утопленника, привязанной к ногам гирей (смыслом?) вниз, на дно, по мнению Саввы, могло, как воздушный пузырь, вознести Россию вверх. Хотя Никита не вполне понимал природу этого противохода. Каким образом то, что тянуло весь мир вниз, могло вознести Россию вверх?