Реформатор
Шрифт:
Что-то тут было не так.
Образ всплывающего утопленника преследовал Никиту.
…Савва окончательно сформулировал все это президенту на Пасху, когда они в почтительном окружении правительствующих лиц стояли в золотом храме на торжественном богослужении посреди горевших свечей, светящихся темным золотом икон, колышащегося, как невидимая волна, аромата воска и ладана. Тогда еще православие считалось государственной религией России, но уже как бы уходило в щель между мирами — прежним и новым — куда в ту пору уходили многие истины и понятия, не говоря об отдельных
Все, что называется, кожей ощущали эту свистящую вакуумную щель, но боялись дать ей определение, как боится человек назвать смерть смертью, когда она за ним приходит.
«Ты полагаешь, — спросил у Саввы Ремир, размашисто, так что тени свечных огоньков заметались по золоту и киновари иконостасов, перекрестившись, — что для принятия подобных решений достаточно одной лишь воли?»
«Почему нет?» — спросил Савва.
«Ты ошибаешься, — ответил президент, — такие решения принимаются исключительно посредством консенсуса».
Слово «консенсус» было в России с некоторых пор бранным, поэтому Савва с недоумением посмотрел на президента:
«Какого консенсуса?»
«Консенсуса игроков, — спокойно ответил президент и после паузы продолжил: — Что есть консенсус игроков? Согласие выигравших и проигравших. В чем оно заключается? В том, что проигравшие платят, а выигравшие спокойно уходят с выигрышем».
«Куда уходят?» — спросил Савва.
«Зришь в корень, — усмехнулся Ремир. — Лучше всего, конечно, никуда и без выигрыша. Впрочем, сам скоро увидишь, точнее сыграешь».
«Что увижу? — Савва смотрел на президента, как на великого, но сумасшедшего человека. — Во что сыграю?».
«В игру, — серьезно ответил Ремир, — у которой, как у революции есть начало и нет конца».
У всех в храме свечи горели ровно и оставались прямыми, только в руке у Саввы свеча загибалась в круг, как известная змея, кусающая собственный хвост.
Зато у президента свеча, несмотря на то, что горела как положено, совершенно не укорачивалась в размере, а напротив, как будто даже становилась длиннее. Государственная Дума тогда как раз специальным постановлением присвоила ему титул «Защитник демократии», вручила золотой медальон с выбитым его же, президента, победительным профилем в лавровом венке.
Чуть поодаль от президента (разве может что-нибудь быть более демократичным?) стоял его недавний соперник на выборах — Енот, которого с непросохшей головой, но а лакированных ботинках с золотым рантом доставили в церковь прямо из бассейна, где тот плавал, как карась среди лилий, среди обнаженных девушек.
Проходя мимо Саввы, Енот сказал ему, что президентское приглашение посетить церковь, от которого, естественно, невозможно было отказаться, сродни сталинскому приглашению Бухарина на трибуну мавзолея за неделю, что ли, до того, как тот был объявлен врагом народа.
«Думаешь, тебя минует чаша сия? — весело осведомился Енот у каменно молчавшего Саввы. — Не минует, просто это очень глубокая чаша, причем чем ближе ко дну, тем ядовитей. Лучше уж сразу выпить, нежели раствориться в ней, осесть на дне ядовитым осадком. Самое смешное, — вздохнул Енот, — что и превращение в ядовитый осадок ни от чего не спасает и ничего не гарантирует».
«У этой чаши нет дна, Енот, — ответил Савва, — потому что внутри нее бесконечность. А бесконечность не продается и не покупается. Я буду делать то, что должен, и пусть будет то, что будет».
«Дно всегда есть, — возразил Енот, — просто некоторые, — внимательно посмотрел на Савву, не оставляя сомнения в том, кого он имеет в виду, — принимают его за небо».
«И летают там на дельтапланах», — ни к селу ни к городу, но с невыразимой грустью, произнес Савва.
«Набивая карманы деньгами, за которые нельзя ни купить, ни продать бесконечность», — подмигнул ему Енот.
Свеча Енота горела с какой-то поразительной, как бенгальский огонь, как век античного героя, быстротой. Телохранитель едва успевал подносить ему новые свечи, но и те почему-то мгновенно сгорали.
Молодой патриарх в жемчужных крестах, между тем, вел распевную речь о людях, входящих в Храм Божий под охраной, по глупости или по умыслу не понимающих, что нет у них защитника надежней, нежели президент, которого сам народ нарек «Защитником демократии».
«Сердце народа, — пропел патриарх, — чует истину».
«В чем суть меры? — вдруг спросил Савва у Никиты, зачарованно ожидающего знака от иконного — белоснежно-золотого, окруженного ликующей просветленной толпой (видимо, на въезде в Иерусалим) — Христа в зеленом лавровом венке. И сам же объяснил: — Как сильно маятник идет в одну сторону, точно так же он потом идет в обратную. Вот только во времени колебания не совпадают. В одну сторону он может идти две тысячи лет, а в другую… всего двадцать годков».
Христос не давал Никите никакого знака, как если бы вдруг решил прислушаться к кощунственным речам Саввы.
Никита подумал, что суть и смысл жизни, а следовательно и меры (как составной части жизни) как раз в том и заключается, что белоснежно-золотой лавровый Христос будет вечно въезжать на осле в Иерусалим, осыпаемый лепестками роз и масличными зернами. Савва будет вечно сомневаться в ценностях христианства, искать растворенную в мире, как соль в океане, суть (цену) меры. А он, Никита, будет вечно не знать куда (мысленно) податься, как Буриданов (не тот, на котором Иисус въезжал в Иерусалим) осел. Но чтобы Савва мог вечно сомневаться, а Никита — вечно не знать куда (мысленно) податься, Иисус будет вечно страдать на кресте, вмещая в свое страдание и Саввино сомнение, и Никитино мысленное (Буриданово) размышление, и вообще все, что уже совершили и еще совершат люди.
Не сказать, чтобы его обрадовало подобное открытие.
Никита ощутил себя (умственно) блудным, обманывающим Небесного Отца сыном.
В то же время ему не отделаться было от мысли, что Небесный Отец далеко, что Промысел Его терпит сбои, как компьютерная программа, которую со всех сторон атакуют обезумевшие хакеры.
«Суть и цена меры в том, — безуспешно попытался распрямить свою свечу Савва, — чтобы поймать и скорректировать движение маятника. Историей руководят ловцы, корректировщики маятника, предлагающие людям взамен обветшавшей, прохудившейся, не выполняющей возложенных на нее функций, прежней меры, новую, более совершенную, которой можно измерить все, включая СПИД, компьютерные вирусы, коровье бешенство, место и роль Господа Бога в бытии человечества и отдельно взятой личности».