Регрессор
Шрифт:
Я старался не выглядеть бездельником — в облике работяги это было бы подозрительно. В том же тайнике, где взял оружие, я разжился кепкой и деревянной киянкой: специально в тайниках набор инструментов держал. И теперь ходил вокруг банка, постукивая по булыжникам, держа на лице самый что ни на есть озабоченный вид. Господа и легаши на такого труженика и не взглянут лишний раз. Ходит себе и стучит по булыжникам. Зачем? Мостовую, наверное, чинит! Или еще что-то полезное делает. Чем там обычно чернь занята? Правильно! Созданием удобной и комфортной среды для правящего класса! Так что я для всех, кто на меня хоть
Бродил вокруг банка я около получаса. Срисовал охранника — почтенного дедка с устрашающими бакенбардами и огромным револьвером в кобуре за спиной. Он выходил покурить на улицу и, что характерно, по сторонам не смотрел. Расслабился на теплом местечке! По виду он был из ветеранов. Но не солдат, рядовой состав, на такую службу не брали, а унтер в отставке. Смотрелся он до того потешно, только сабли на поясе не хватало, что я дал себе зарок дедка, по возможности, не убивать.
Дождавшись, когда дед пойдет с перекура обратно в банк, я пристроился за его спиной. И так прошел внутрь. Охраннику вмазал в ухо рукоятью пистолета. Выхватил револьвер из кобуры и, взведя тяжелый курок, бахнул в потолок.
Отдача у дедового пистолета была мощная — мне чуть кисть не вывернуло! Зато и дыру в потолке оставил, будто я туда картечницей бахнул.
Клерки банковские тут же переместили на меня свои перепуганные зенки, а в дальнем конце зала, вскрикнула и повалилась на пол дама. Черт ее знает — правда сомлела или по обычаю женскому прилегла? Я не стал этого выяснять и держа два пистолета на вытянутых руках, сообщил местной публике.
— Это ограбление! Стреляю без предупреждения!
И сразу такой кураж навалился! Кровь закипела, губы сами собой в безумную улыбку сложились. Люблю это дело! Не ограбления, в смысле, а чувствовать власть в своих руках. Над теми, кто власть своей собственностью считает.
Всего в зале было шесть человек. Та самая дама и пятеро служащих. Клерки оказались людьми воспитанными и обученными. Я еще говорить не закончил, а они уже лапки к потолку задрали и лицами побелели. Только усики напомаженные дрожат, как у тараканов, а сами без движения замерли. Я выбрал из них одного, постарше, который на управляющего походил. Ткнул его под ребро дедовым револьвером.
— Давай, дядя, открывай сейф!
Тот смешно так глазками закрутил, рот приоткрыл — ну чисто рыба, которую из воды вытащили. Но с места не сдвинулся. И пробормотал:
— Никак не можно… Ключи у управляющего…
“Вот как? Ошибся, значит?”
— А кто управляющий, рыба?
Дядька головой кивнул в сторону молодого франта. Усики, волосики, даже, кажется, бровки, были у того гладко причесаны и блестели. Как и глазенки, но те от страха, не от помады.
Вот за что люблю эту публику в банках — своих у них нет! Чуть поднажми и они готовы и мать продать, и товарища. Мерзкие людишки! Мусор!
— Иди сюда, красавчик! — поманил я его стволом. Дядьку, которого принял за главного, толкнул к барышне. — Иди бабой займись! Как очнется — последи, чтоб не верещала, а то пристрелю.
И уже молодому клерку:
— Ты у нас управляющий, значит?
Франтик мелко закивал, даже кажется пробор его безупречный нарушился.
— Я-я. Г-гинек Горачек. — на кой-то ляд представился он. Еще бы каблуками щелкнул, чернильная душа!
— Очень приятно, господин Горачек! — издевательски ощерился я в ответ. — Очень рад с вами познакомится! А я — Янак Серт, слыхал про такого? Бомбист и революционер.
— Д-да. — бедолага побелел так, что черные его усики стали как клякса на чистом лице.
— Ну вот и молодец! Значит пугать тебя не надо. Живым хочешь остаться, а, Гинек?
Управляющий часто-часто закивал. Хотел он жить, красавчик. Было ему что терять. Должность хорошую и денежную, жизнь свою красивую и сытую. Это мне терять нечего, а ему — очень даже что!
— Тогда тащи все что у вас в сейфе накопилось.
Это была самая слабая часть моего плана. Или, правильнее сказать, той смеси наглости и куража, которой я план заменил. Работай я по банку с напарником, сам бы пошел с управляющим к сейфу, а его оставил присматривать за публикой в зале. Но я был один. И было мне не разорваться. Отпустить управляющего одного — того и гляди сбежит через заднюю дверь, которая тут всяко имелась. И пяток клерков с сомлевшей дамой одних оставлять было нельзя. Найдется кто-нибудь смелый да резвый, рванет к выходу, когда я уйду, да вызовет легашей. Потом уходи от погони, да судьбу дразни.
Поэтому я решил остаться в зале, пока управляющий ходит за деньгами. А его самого застращать, чтобы мыслей о побеге не возникло. Страх — чувство хорошее, для таких как этот франтик — основополагающее. Он же всю жизнь свою в страхе жить привык: перед родней, перед начальством, перед такими как я — душегубами.
— Гинек. — сказал я ему проникновенно. И стволом дедовой картечницы провел от горла к пузу. — Ты только глупостей не делай. Там у задней двери мой человек стоит. Рискнешь сбежать или еще чего выкинешь — пристрелит он тебя, как собаку. Пустит пулю в живот, вот прямо сюда, и будешь три дня мучаться, прежде чем сдохнуть. А деньги принесешь — и мы уйдем, все живы-здоровы останутся. Понял меня, рыба?
Франтик кивнул и ускакал, каблуками по паркету щелкая. А я остался наблюдать за залом. Рассматривал перепуганных людишек и размышлял. Последствия хорошего образования, такой грешок. Думаю много.
Вот зачем они вообще живут? Какой смысл в их существовании? Я не как обвинитель спрашиваю — понять хочу. Сами-то они вот — понимают? Жизнь же, как у белки в колесе — по кругу и без остановки. Утром встают — и бегом на службу. В присутствии или вот как здесь, за конторкой, до темноты отстояли, и домой. Лет в двадцать пять девицу с такого же семейства мещанского в жены взяли, к тридцати уже детворы настрогали, а к пятидесяти — удар или желудочная болезнь. Помрут — слова доброго про них никто не скажет. Даже дети. Те слишком заняты будут грызней за наследство озабочены. И вот какой смысл?
У работяги, положим, тоже жизнь такая же точно, разве что темнее и беднее. Но у них выбора нет. А у этих — есть! Они же в гимназии ходили, грамоте обучены. Должны же представление иметь, что жизнь — это не только беготня по кругу. Вот детьми были — неужто не мечтали о подвигах и приключениях? Почему выросли и сами себя на такое обрекли? Загадка!
Вернулся франтик и поставил передо мной на конторку тяжелый черный саквояж с латунными застежками.
— Вот. — выдохнул он устало. Торопился, видать. — Тут восемь тысяч. Больше в сейфе нет.