Река Джима
Шрифт:
Он входит в воду по пояс, вытягивается и плывет. Зут помогает, раздувая специальные воздушные карманы. Течение сносит его вниз, подальше от стрельбы, к большому мосту, черным силуэтом вырисовывающемуся на фоне ночного неба.
Ему хочется сдаться и просто плыть по течению. В надутом зуте он сможет проспать до самого моря. Но чтобы попасть в убежище, нужно выбраться на берег до причалов, поэтому он начинает работать руками.
И вот, целую жизнь спустя, он, пошатываясь, выбирается на западный берег реки
— Уже близко, — говорит девушка в хитоне. Она сидит на обломках, которые некогда были погрузочной платформой.
Он слышит, как по прибрежной растительности шелестят шаги. Укрывшись в тени, он достает нож. Ищущий шепчет его имя. Его настоящее имя. Прошли годы, целая жизнь, с тех пор как он слышал его. Голос ему знаком.
Поднявшись из теней, он торопливо шепчет:
— Сюда.
Он думает, не совершил ли фатальную ошибку, но узнаёт человека.
— Значит, ты выбрался из канцелярии.
Другой повстанец выходит и обнимает его.
— Рад видеть тебя на воле, шеф. С тобой еще кто-то есть?
— Нет. Я… я думал, что они были там, но…
— Понимаю. — Он целует его в обе щеки. — Надеюсь, ты тоже.
Его окружают бойцы Особой Охраны Протектора, прижимают руки к бокам и отбирают нож. Они не церемонятся. Сдирают очки с его головы. Защищенный бьет его в живот, и он сгибается. Подняв взгляд, он смотрит на человека, который был ему другом.
— Зачем?
Мужчина пожимает плечами, не глядя на него.
— Своя рубашка ближе к телу, — цитирует он пословицу, — но шкура еще ближе.
Донован собирается с силами — хотя их почти не осталось — и тянет руки, и…
…Измерения искажаются, и их руки невероятным образом встречаются.
Фудир крепко держит; он видит, что Донован на своем краю стола вцепился в ладони Шелковистого и Педанта. Ищейка хватается за Педанта, Силач за Шелковистого. Внутренний Ребенок тянется к Шелковистому Голосу, словно младенец к Марии.
«Проваливай! — кричит он чудовищу из теней. — Ты плохой! Убирайся!»
Они формируют круг, и бесформенное создание остается вовне, и стол приобретает привычный размер и форму, а за ним сидят девять человек.
Все смотрят друг на друга и туда, где восседала тень, которая теперь исчезла. Донован вырывает руку из хватки Силача. Ищейка отпускает его ладонь. Педант скрещивает руки и откидывается на спинку стула.
— Что ж, — произносит Фудир, — что-то изменилось.
— Смейся, если хочешь, дурак, но это результат твоей разрушительной деятельности.
— Моей?!
— Да, твоей. Вы все — части меня. Кто вы такие, если не мои части! Одним своим существованием вы расчленяете меня.
Ищейка поворачивается к
«Какой смысл собирать виноградины опыта, если не можешь выжать из них вино мудрости?»
Юноша в хламиде резко говорит:
— Ты так ничего и не понял? Ты разрушил само Ничто. Но не разрушил себя. Ты сохранил себя в целости, но кого следует благодарить за это?
— Кто ты? — спрашивает Фудир. — И ты? — Второй вопрос предназначен девушке в хитоне.
— Мы — части тебя, — отвечает она. — Ты думал, что нас утратил, но мы всегда были тут, рядом, ожидая.
— Все это… — говорит Донован, — все это на самом деле с нами случилось? Это было воспоминание или плод воображения?
Неужели он действительно возглавлял восстание против какого-то тирана? И его избавили от этих воспоминаний?
Девушка пожимает плечами.
— Я знаю не больше твоего, но мне хотелось бы думать, что однажды мы вспомним, кем были.
«Первая часть, — произносит Ищейка, — чистый символизм».
«И что она символизировала?»
— Грани бриллианта, — предполагает юноша.
Донован глядит на него и узнаёт себя, каким он был давным-давно. И понимает, что уже не сможет стать таким. Молодость ушла безвозвратно.
— И разве это не победа, — спрашивает девушка, — так же как и утрата?
— Думаю, — говорит Донован, — я буду называть тебя По-лианна.
— Зови меня как хочешь, взывай ко мне до тех пор, пока сокровищница не опустеет. Каждый рано или поздно прощается с молодостью. Тебе не нужно терять свою радость.
«М'eарана!»
— Если она — твоя радость.
Педант бьет по столу: «Вспомни миньона, что изменился».
«И пса, который обратился».
— И человека, поцеловавшего тебя на берегу, — добавляет Фудир.
Он откидывается на спинку и задумывается. Теперь он отчетливо видит это и удивляется, как мог не заметить раньше. Был слишком занят, измываясь над собой, слишком занят, сражаясь с собой.
— Мы не можем здесь оставаться. Это было бы предательством. Она ведь наша дочь.
«Наконец ты признал это?»
— Да, — говорит Фудир. — Ее подбородок. Ее возраст. Ее характер. Хотя это и пугает меня.
— Так и должно быть, — комментирует Донован. — Мы не можем отпустить ее в Глушь, зная это.
«Разве ты забыл? Нас накачали наркотиками. Мы лежим в кровати на Гатмандере».
«Шелковистый? Это разве не твоя работа? Чтобы противодействовать, тебе нужен вон тот энзим и еще этот».