Река Великая

Николаев Максим

В мелкой ячее вертятся две плотвички, каждая размером чуть побольше блесны. Бережно, чтобы не покалечить, Матвей выпутывает рыбешек из сети.

– Куда такая мелочь?

– Нашему Окушку если?..

– Не ест он плотву.

Матвей тормозит на полпути к пустому ведру и шагает обратно в реке. Встав на колени, он опускает в воду кулачки, в каждом из которых бьется по рыбехе.

– Може, навозу взять на приваду?

– Брали уже.

– Коровий брали, а куриный –

нет.

Он забыл обтереть руки от слизи, сразу сунул их в карманы разгрузки, и в такой позе глядит на реку в детской задумчивости. Вода в Великой волнуется по-весеннему. Сзади слышны шаги, а потом и голос Бориса Прилуцкого:

– Как уловы, командир?

– По-разному, – со значением отвечает Матвей.

Ставить сеть под водой через лунки, как это делают соседи-староверы, Геннадий не умел. В марте он достал из сарая старинную отцовскую сеть, загодя подлатал и стал ждать ледохода. Три дня они вдвоем с сыном ходили к берегу глядеть на плывущие льдины, а на четвертый взяли сеть и пошли к своей заводке.

Сетью ловить это уже не рыбалка, а промысел: удовольствия никакого. Но Матюха так не считал. Пока не сходят проверить улов, за уроки его было не усадить. В первый день Речной Дед проявил милость: достали подлещика, пять окуней, столько же ершей и почти килограмм плотвы. Во второй день подлещика уже не было, а потом и окуни с ершами перестали попадаться. Не то, что себе на уху, а кота нечем угостить было.

– Чем прикармливаешь? – Спросил Борис Прилуцкий.

– Червями. Тошнотиком. Черствым хлебом, ясно дело.

– А привада какая? Подсолнечное масло пробовал?

– Целую бутылку влил, – Парамонов понизил голос: масло было взято им из кухонных запасов без спросу у матери и супруги, так же как и флакончик духов, которые Мария второй день искала и не могла найти.

– Парфюм? – Угадал его мысли майор.

Геннадий молча кивнул и скосил глаза на Матвея.

– Вчера даже керосину плеснул, в сарае отцовский остался. Он только им и приваживал. Може, выветрился, конечно.

– Керосин – это не дело. Всю экологию загубишь, – сумничал Прилуцкий.

– Я же капельку. Рыба – она что попахучей любит.

– Мне один поп знакомый говорил, что ладан использует. Привады, мол, лучше нет. Главное, истереть помельче.

– Да где я его возьму?

– У Власия попроси. Скажи, что для лампадки.

– Для какой лампадки? – Не понял Геннадий.

– Ну, мол, купили, чтобы молитвы дома читать. Это нынче модно.

– С запою он вышел, не видал?

– Ну та-ак, – майор с нехорошей ухмылкой покрутил рукой воздухе.

Геннадий посмотрел на сына. С выступа на берегу ребенок наклонился над водой и что-то разглядывал в черной паводковой мути. Ветер с реки ерошил рыжие волосы. Из кармана детской разгрузки торчала шапка, которую Матвей стянул с головы еще по пути на рыбалку,

как только изба, откуда их могла видеть мать, осталась за поворотом.

– А чего за сеть взяться решил? Не любил же.

– Да думаю, что в сарае без дела гниет? Дай попробую. Староверы-то в Ящерах вон по сколько тягают.

– Деньги никак на что понадобились?

– Дашку в университет собираем. Вдруг повезет, так Андрюха на продажу в город свезет. Всё не лишнее.

– В университет? Недешево это. – Майор потянулся к фляжке на поясе. Когда он сделал глоток, лицо у него стало такое, как будто вместо четырехзвездочного коньяка ему кто-то влил тайком во флягу местного самогону.

– Ну ты своих двоих как-то выучил. Оценки хорошие у нее, по математике…

– Не сравнивай, – резко оборвал Прилуцкий, непонятно что имевший в виду. – Всё спросить забываю, вы с Машкой теленка почем сдали?

– Тише ты, – Геннадий прижал палец к губам.

– А что, не сказали ему?

– Сказали, что в стадо продали. День ревел. До сих пор спрашивает, когда навестить поедем.

– Это не дело: мужика растишь. Я своим двоим с детства говорил…

За спиной раздался шлепок тела о воду.

– Ершонок!

Отец бросился к кочке, на которой только что стоял сын, упал на колени, поймал рукой петлю на спине его жилетки и привычным движением выволок ребенка на берег.

Матюха не кашлял, хлебнуть воды не успел. Майор присел на корточки вместе с Геннадием и глядел на его сына. Мокрые, волосы у Матвея казались еще рыжее, с жилетки и штанов стекала вода.

– Ну что, крупный бобер?

Глупая шутка Прилуцкого стала последней каплей. Целых несколько секунд Матвей пытался держать лицо, но теперь зашелся громким душераздирающим плачем.

– Кш! Кш! Кш!

Над брагой с противным писком вертелась белая моль. Сколько ни пытался отец Власий отогнать насекомое, оно уворачивалось и всё плясало в воздухе на том же месте.

– Кш! Кш! Да чтоб тебя!

Очередным взмахом руки он отправил Божью тварь прямиком в кружку, где она, барахтаясь, запищала еще громче. Власий нашел на столе ложку, обратным концом выловил насекомое из жидкости, и тогда только понял, что совершил ошибку, принявши за мотылька крохотного ангелочка.

Благой вестник на столе отплевывался и тряс мокрыми крылышками.

– Ну и вонища! На навозе что ли настаивал?! – Вместо приветствия пронзительно пискнул малыш, так что священник, который склонился к нему, чтоб лучше слышать, отпрянул с испугу.

– Брага как брага: сахар, дрожжи, – чуть смутившись, ответил Власий. – Вы там у себя в раю совсем что ли вина не пьете?

– Вино пьем, а не это пойло злосмрадное! И по рюмочке только, на двунадесятые праздники, – подозрительно быстро поправился он.