Река
Шрифт:
Догорал "Универсам".
– Женя! Женечка-а-а-а...
– крик постепенно стал жухнуть, будто наступила осень.
Криволапов все еще смотрел, как Зинаида Фантина дергала траву между грядок. Заслеженная пристальным взглядом, Зинаида оглянулась. Она поняла: наступила та решающая минута, когда надо или встать, или совсем исчезнуть
На улицу Кирилла Седова прямо из окон выбрасывали вещи.
Нина Борисовна быстро сняла свой розовый халат. Вынула из шкафа платье с большими красными розами. Дверцы шкафа сами широко открылись. Подумала: не будет ли вызывающе в такие минуты. Но сама же себя одернула: о чем я? Красные розы - знак опасности и любви.
Дом начал раскачиваться. Нина Борисовна для впущения в свои легкие свежего воздуха с поспешностью выбежала на порог. На противоположной стороне улицы она снова увидела высунувшегося наполовину из окна Эраста Христофорова. И, ах-ти... беда ... деготь сна обильно потек на ее веки, но этот деготь положительно имел запах грейпфрута. И она вплыла в сон, совершенно определенно чувствуя близость Христофорова.
О, Эраст...О, Эраст... О, Эраст... О, Эраст...
– Бяша... Бяша...
– звала коз из оврага Викентьевна. Она слышала наверху в городке грохот и треск домов.
– Ой, беда... Бяша... Бяша...
– Где же Василь Васильевич?
– старался остановить бегущих по улице людей Шерстопятов.
Никто ему не отвечал.
В маленьком городском саду у летнего театра "чи-уит-уит" пели горихвостки. Синицы и воробьи, будто осенью, летали едиными стаями. Метались по небу вороны. Их тревожный крик "кар-кар" еще больше пугал людей.
– Где Василь Васильевич?
– Да где ему быть. Беги к Песчаному обрыву.
– Зика! Зика!
– позвал Шерстопятов.
– Давай пробираться к Македонке. И зашептал для себя.
– Сие явление надо самим увидеть.
– А еще подумал: может, для будущих поколений, если, конечно...
– Мысль оборвал.
Ударил сплошным потоком дождь.
Григорий Якубович решил сидеть до конца. О случившемся уже порядочное время назад передал по Интернету Джиму.
Кудиновская "Нива" лежала посреди улицы вверх колесами. От каждого внутреннего удара земли она вздрагивала и медленно двигалась по улице.
Мутные воды Македонки охватывали все большую часть городка.
Веркин муж все крепче прижимался к Люде.
– Не говори ничего. Молчи. Молчи. Молчи.
Уже рушились дома. Падали куски стен. Сорванные железные крыши закрывали дорогу.
– Скузо, - почему-то по-итальянски извинялся Олег Иванович Коковин и, не обращая внимания на потоки дождя, старался громче взывать:
– Крещеные, давайте жить в мире.
Уже не слышно было птиц.
Дождь срезало, как не бывало. А серость и мрак остались. Вдалеке горели огни в полуразрушенном барском доме. В его окнах были тени людей. И оттуда доносились звуки вальса.
– Вроде танцуют, - неуверенно сказал Шерстопятов, повернувшись к Зике.
И тут же:
– Смотри, да не туда, а сюда.
В волнах Македонки медленно плыл гроб с дядей Федей. Крышки гроба не было. Дядя Федя плыл медленно. Сложены руки на груди. Серьезно смотрел в потемневшее небо.
Вода уже подходила к груди Шерстопятова. Рядом плыла маленькая Зика. Глаза открыты:
– Смотри.
Над водой летали чайки.
– На песчаный бугор гляди.
Шерстопятов увидел чернеющую фигуру Василь Васильевича.
Словно рассердившись, что Василь Васильевич узнан, чайки стали ниже летать. Лаяли по-собачьи.
В новом море светилась одна звезда.