Реки помнят свои берега
Шрифт:
Несмотря на возраст, это было первое назначенное Вере свидание. В институте в самом начале учёбы и впрямь знала одну дорожку и одну заботу – в детдом, заслужив среди студентов репутацию «синего чулка». Но даже когда редкие для пединститута ухажёры расхватали более свободных подруг, Вера продолжала снисходительно посмеиваться над парнями: это просто вы не знаете, какая я на самом деле! Как бы не оказалось поздно и не стали кусать себе локти, товарищи женихи.
Не стали. Со второго курса подружки принялись играть свадьбы, пошли «курсовые» детишки. Вот тут и подкралась если не паника, то тревога: а что же она? Чем ущербна? Чего греха
Перед самым распределением разозлилась – да пошли вы все куда подальше, и без вас хорошо. Нашла силу демонстративно отказывать во внимании даже тем немногим, кто на выпускном вечере приглашал на танец. Может, была и не права.
Скорее всего, не права, потому что сейчас извивается среди бурьяна, оберегая себя от крапивы и репейника. Плохо, что не надела брюки. Хотя платок при брюках – это, наверное, смешно…
Представлять себя со стороны не хотелось, а уж давать оценку тем более. Идёт – и идёт. Встретит Бориса – поговорит, с неё не убудет, а нет – и впрямь наберёт пижмы. А с козой они всё же не справятся, сена на зиму без мужских рук не заготовишь. Легче договориться и покупать у кого-нибудь банку молока. Да и не куковать же в Журиничах всю жизнь. Осмотрятся, укрепятся семьёй после пятилетней разлуки и попробуют поискать чего получше. Господи, уже пять лет, как мамы не стало…
Огороды оказались короткие, не успела про жизнь подумать – а уже и суземская дорога перед носом. Вроде никто не видел…
Тут же присела: прямо перед ней горбатился в сумерках джип Бориса. Приехал! Пообещал – и приехал. К ней! Но ведь они совсем не знают друг друга. Поманил пальчиком – и прибежала? Какая же она дурочка!
Из машины лилась лёгкая мелодия, закат, придавленный облаками, отливал багровой полосой. Набиравший силу месяц, словно пастух, собирал вокруг себя стадо пока ещё бледных звёзд. Но как же сладко от беспокойства в груди! Выйти или отползти, вернувшись домой проторенной тропкой? Но зачем тогда шла! Человек ведь ехал, столько бензина сжёг…
Медленно привстала, делая вид, что смотрит в сторону и ничего не видит. Приподняла над травой ведро. Она и впрямь вышла за пижмой. Только её найти ещё надо в сумерках. А ухо будет держать востро. Как он смотрел на её коленки! Как быстро перешёл на «ты»! Как был уверен, что она придёт!
Ох, что она делает…
– Я здесь.
Борис стоял в стороне от машины и наверняка видел все её приседания. Стало жарко, захотелось сбросить удушливый платок, но водитель уже оказался рядом. Взял за плечи, медленно, но решительно прижал к себе. Ведро мешало то ли ей сопротивляться, то ли ему прижаться сильнее, и он прошептал над ухом:
– Пустое?
– Нет, там пижма. Для отваров на зиму…
– Пойдём в машину.
– Нет!
Машина – ловушка, оттуда не убежать, там она беззащитна…
– Мы просто отъедем. Подальше от села.
Борис забрал ведро, взял Веру за руку и повёл к машине. Джип приветливо подмигнул подфарниками, отключая сигнализацию.
«Что творю, что творю», – ужасалась себе Вера, садясь в машину. Ведро загремело в багажнике. Отъезжать далеко нельзя, ребята одни дома…
Остановились на развилке дорог. Та, что шла на Украину, за ненадобностью зарастала травой, в её зелень и загнал машину Борис. Выключил фары, мотор.
– Привет, – повернулся с улыбкой.
– Привет.
– Ты почему
– Так я вас почти не знаю.
– А давай познакомимся ближе, – Борис протянул руку. Вера отшатнулась, но машина – она и впрямь без пространства.
– Не надо, – с мольбой попросила Вера. Где ведро? Ей домой…
– А ты со мной ничего не бойся, – не опускал руку Борис, по миллиметру приближаясь к ней.
О, как Вера чувствовала это тающее на глазах расстояние. Но ведь ничего не может произойти! Почему что-то должно произойти в такой красивый вечер? А руки у Бориса сильные, настырные, ласковые. И приучают, приучают к себе. Уже коснулся пальцами ушка. Щекотно. Мамочка…
Борис забросил руку за Веру, наклонил к себе. Впился губами в щёку – достал только до неё, зато руки принялись выдёргивать заправленную в юбку блузку.
– Не-е-ет. Пустите!
Борис послушался, но только для того, чтобы начать новую атаку. Завыл сигнал – Вера случайно нажала на него локтем, но и это не отрезвило водителя. Он уже рвал пуговички на блузке, зарывался лицом внутрь. Вере бы сжаться, закрыться, но она пыталась бороться, невольно раскрываясь всё больше и больше. Руки Бориса уже хозяйничали по всему телу, и последнее, что ей оставалось, – это ударить каблуком по колену водителя. Тот вскрикнул от пронзительной боли, но успел перехватить женскую ногу, зажать под мышкой. Руль мешал навалиться на девушку, он потянулся отодвинуть спинку сиденья, и на этот раз Вера ударила водителя коленом. Удар пришёлся куда-то в горло, Борис захрипел и сам отпрянул в угол.
Рванув дверцу, Вера вывалилась наружу. Не оглядываясь, побежала в сторону села. И лишь когда завёлся мотор джипа, в испуге оглянулась, ещё не решив, убегать в колосящееся поле или отбиваться прямо на дороге.
Машина неслась прямо на неё, презрительно сигналя. Вера даже заткнула уши, чтобы не слышать пронзительного звука. Кувыркаясь, из окошка вылетело ведро, и она едва увернулась от удара.
– Дура, – расслышала средь рёва мотора.
Поверила в спасение, лишь когда иномарка скрылась в темноте. Ноги подкосились, она села прямо на обочину и в голос зарыдала.
– За что? За что!
Сопереживая, у её ног безмолвно склонила свадебный венец на жёлтой головке ещё различимая при луне низкорослая ромашка. На женские слёзы из ржи высунулась ватага васильков. Под ногами сбился в щепоточки щавель, сам навек обделённый сладким. Здесь же тонкой змейкой распласталась по земле повилика. Репейник деликатно отодвинулся на почтительное расстояние, почти в темень, то ли давая возможность женщине побыть наедине с горем, то ли оберегая от печального зрелища выводки своих липучих младенцев с фиолетовыми головками.
– Ничего не хочу, никого не хочу, – продолжала сквозь слёзы твердить Вера.
Застыли, боясь добавить неудобств, звёзды. Очистились звуки от звонкоголосых, но влюблённых лишь в самих себя, сверчков. Ветер, в иных ситуациях сам с охоткой вышибавший из людских глаз слёзы, переваливался неслышными волнами. Женщина плачет!
Но как не заплакать, если рядом, ближе васильков-ромашек, повилики, кислого щавеля и даже репейника, источает пронзительный горький запах полынь. А перед глазами дрожат повисшие гирляндами на тонюсеньких дужках сердечки кукушкиных слёзок. И мать-и-мачеха, конечно же, никуда не делась, подвернулась холодными, не материнскими щеками под руки: плачь, женщина, плачь. В жизни всё рядом. Не ты первая, не ты последняя…