Реквием для хора с оркестром
Шрифт:
— Выпили мы с этим, а он вдруг как зарыдает, мне на плечо башку свою единственную положил и бормочет: я, говорит, всю свою жизнь в Соединенных Штатах Америки прожил и был президентом. Этим… Тр… Тр… Траулером… Нет, Трумэном, вот! А сейчас, говорит, живу здесь иден-ти… иденти… номер, короче, у меня есть из шести цифр, а толку-то? Раньше у меня в Штатах демократия была, а здесь — что? Ерунда, а не государственный строй. Ди… ди… диктатура… Я ему за эти слова хотел в бубен дать, да уж больно жалкий он был…
— Ожил мужик, когда коньяка
— Да пошел он! — снова отмахнулся Гаврилыч. — Поговорить нормально не даст. А хорошо мы сидим, да? Так вот… о чем я? Ага, этот Тр… Тр… Трумэн мне доверительно так сообщает — хочу, говорит, и здесь демократию навести. Чтобы все было, как в Штатах — и сенаторы, и кандидаты, и президенты… А кандидаты чтобы из простого народа были. Вот ты — и мне на шею бросается — ты хочешь быть кандидатом? Я, признаться, тогда выпивши был сильно… как сейчас. И говорю ему — ага, хочу. Ох, он обрадовался! Орет — все голосуем за Гаврилыча! Гаврилыча в президенты…
— И он мне так с надрывом — кричу им — сволочи, гады, пидарасы! Отдайте мои бабки! Идите, уроды такие, сюда! И за лом сразу… Нагибаюсь, хватаю лом, а он — к земле примерз… Зачем я их позвал — по новой стонет — зачем я их позвал?..
— Тр… Тр… Трумэн этот раздухарился совсем! Как начал прыгать по кабаку и орать — все голосуем за Гаврилыча! Самый лучший кандидат! Ура Гаврилычу! Подбегает к какому-то громадному громиле… размером в два меня. И ему говорит а ты, падла, будешь за Гаврилыча голосовать? Гаврилыч — самый лучший кандидат! А громадный громила поднимается во весь свой чудовищный рост, башкой в потолок упирается и говорит: я сам кандидат! Тр… Тр… Трумэн его спрашивает: какой такой кандидат? А он ему: кандидат в мастера спорта по боксу. Я р-раз этого Тр… Тр… Трумэна по башке! Вот тут-то такое началось…
— Ага, а вот еще был случай… Слушай, братан, этот твой тупорылый от рождения, кажется, не глухонемой… Кажется, он…
— Да не обращай вни…
— Молчать! — не выдержав, наконец, рявкнул Эдуард так, что на мгновение заглушил многоголосый гул переполненного кабака. — Развели турусы! Гаврилыч, милый друг, ети твою в душу мать, ты чего глазами лупаешь? Не видишь, кто рядом с тобой сидит?
Гаврилыч в упор посмотрел на Никиту, моргнул и проговорил:
— Дружан это мой новый. Зовут Никита. Мировой пацан. Давай, Эдька, я тебя с ним познакомлю…
— О, дура-ак… — протянул Эдуард. — Да какой он тебе дружан! Это же сам Вознесенский! Я следил за вашим разговором и убедился в том, что это тот самый тип, которого власти уже столько времени разыскивают! Хватай его!
— Ну ты, — воинственно приподнялся со стула Никита. — Тупорылая харя! Чего вякаешь под руку? Если глухонемой, так помалкивай! А мою фамилию мусолить никому не позволю…
— Да! — встрял Гаврилыч, переводя мутные глаза на Эдуарда. — Чего, гадина интел… интеллигентская, встреваешь в мужские базары? Щас глаз на жопу натяну, сукоедина говнодрищенская…
— Вот это сказал! — восхитился Никита, поднимая свой стакан. — Давай теперь за это самое и выпьем… Надо же, как ты выразился-то, а?!
— Гаврилыч! — оправившись от приступа естественного изумления, заговорил Эдуард. — Ты это… того… Вообще, помнишь, кто ты такой есть, милый друг? Ты что себя совсем забыл? И меня?
— Заткнись, — опрокинув стакан в глотку, скомандовал Гаврилыч. — Все я помню, лучше некоторых… А ты вообще кто такой? А? Я тебя, между прочим, первый раз вижу… А как твое фамилье?
— Он, наверное, шпион, — предположил Никита, — сидит и подслушивает. Называет себя глухонемым и тупорылым от рождения, а сам разговаривает и это… выражается… Кто ты такой, сволочь! — выкрикнул Никита в лицо обалдевшего от такого поворота событий Эдуарда. — Как твое фамилье?
Лишенный поддержки обезумевшего от слишком обильной выпивки Гаврилыча Эдуард, не зная, что ответить на этот вопрос и надо ли вообще отвечать, промолчал. За него неожиданно ответил сам Гаврилыч. Когда Никита, нахмурившись и сжав кулаки, снова устрашающе громко выкрикнул:
— Как твое фамилье?
Гаврилыч в рифму сымпровизировал:
— Манда кобылья!
После чего на пару с Никитой закатился в припадке безудержного хохота.
— Так, значит… — пробормотал побелевшими губами Эдуард, — предательство… Бунт… Я т-тебе покажу, гр-рубиян проклятый!
В ответ на такое Гаврилыч хотел было размахнуться и вмазать Эдуарду промеж глаз, но выпитое «бухло» перепутало нервные рецепторы таким образом, что, подчиняясь вдупель пьяной голове Гаврилыч, рука ифрита медленно поднялась и бессмысленно взмахнула в воздухе, не причинив голове Эдуард никакого вреда. Тогда инициативу перехватил Эдуард. По опыту зная, что выпитое Гаврилычем «бухло» очень скоро затуманит и его — Эдуарда — мозг, он стал действовать решительно.
Первым делом, двигаясь курсом главного советского вождя и, конечно, не осознавая этого, голова Эдуард захватила пути сообщения и телеграф… то есть нервные окончания, идущие от мозга головы Гаврилыч и отвечающие за сообщение с мышцами тела. Таким образом, Гаврилыч в общем и целом был нейтрализован — единственная возможность хоть как-то выразить свою позицию заключалась в выражении словесном — путем задействования речевого аппарата и последующего произнесения предложений, отдельных слов и длинных фраз, преимущественно связанных из ненормативных терминов.