Реквием по пилоту
Шрифт:
Появление Звонаря прервало меланхоличную игру в кости под единодушное истребление соленых орешков; без каких бы то ни было предисловий Гуго разложил на столе план — судя по всему, какого-то архитектурного сооружения, где присутствовали лестницы и штрихованные врезки сечений.
— Ну, еще раз, — начал Звонарь. — Итак, мы собираемся навестить Рамиреса. Все обо всем знают, но некоторые уточнения стоит внести. Герой дня у нас — ты, Хайфа. Войдешь через крышу — и вдоль балки. У них там компьютерный центр и диспетчерская всей телеметрии, охраны три человека, и они никого не ждут. Программисты тебя, скорее всего, и не заметят, мимо них проходишь к люку — вот тут — и в нем зависаешь. Как только угнездишься, пискни. Мы все тебя
Окрещенный Хайфой рассеянно кивал, не сводя с чертежа выкаченных, под дивными ресницами, палестинских очей, и продолжал украдкой заглатывать по одному орешку.
— Люк над главным залом. Как только я дам команду и если я дам команду, убираешь его и перекрываешь зал сверху, вот с этого дальнего угла.
После смерти Колхии у Звонаря опустился правый уголок рта, поэтому в движениях губ появилось подчеркнутое усилие, почти болезненность, что вовсе, однако, не сказалось ни на глубине голоса, ни на четкости дикции.
— Возможно, что мы с Рамиресом сумеем договориться. Возможно, что и нет — значит, возникают два варианта: плохой и хороший. В случае плохого — вот отсюда, через главный вход, тебя поддержит Марсель, а со стороны кабинета, напротив — мы с Мюнхеном. Как только всех их приберем — а времени у нас мало, уходим через вот эту внутреннюю площадку. Если все сойдет тихо, ты так же возвращаешься вдоль балки и назад через крышу в соседний дом; нас, естественно, никого не ждешь.
Вопросов не возникало, все слушали внимательно, хотя и без эмоций, как-то полусонно, у всех присутствующих рутинность работы заметно перекрывала темперамент, долгий опыт приучил их автоматически, скаредно-скрупулезно экономить энергию для дела.
— Теперь ты. Марсель. У тебя немного проще. Ставишь пикап на стоянку и заходишь со стороны улицы Годдар. Тут смежная стена, устанавливаешь свои игрушки и ждешь сигнала. По сигналу ликвидируешь стену, и перед тобой две двери — эта и вот эта. Входишь через вторую, потому что первую они в пять секунд превратят в решето. Твой сектор — центр зала, и поосторожнее с гранатами, помни, над тобой висит Хайфа.
Брюньон-младший скупо отмахнулся — знаем, не маленькие.
— Мюнхен, малыш, тебе придется побегать. Произошли изменения, видишь? Пиредра сделал прямой выход в гараж. Это для нас и удобно, и не очень. Первая часть прежняя — через пожарное окно заходишь на его секретную лестницу, смотри, не впиндюхайся в сигнализацию. Охраны там нет, и, как только я зайду в кабинет, будешь слышать каждое слово. Ориентируйся по обстановке. Наш сектор — вся восточная стена от стойки до стойки. Уходим, как я сказал, через дыру Марселя, через площадку и на улицу Годдар, в микроавтобус. Если же они решат взять меня на лестнице или вообще обойдется без стрельбы, то ты сидишь в тамбуре, пока я не пройду зал, и независимо от того, началась заваруха или нет, бежишь вниз, в гараж, выезжаешь и со своей пушкой встречаешь нас у выхода. Мы втроем отъезжаем на «додже», а ты устраиваешь прощальный дивертисмент. В случае мирного исхода встречи министров точно так же спускаешься — не забудь запереть дверь — и спокойно уезжаешь. Про тебя, Марсель, и речи нет — размонтируешь свои шутихи, и в пикап — только тебя и видели. Рамиреса мы вряд ли обманем, но не пойман — не вор.
— В случае плохого варианта Рамиреса убивать? — спросил педант Мюнхен.
— Обязательно. Ох, он нам просто не дастся… Да, маловато нас, надо бы еще по человеку на машины… Их там дюжины две, не меньше. Короче, Хайфа, ты начинаешь. Мостись и сообщай. Потом вы двое, потом я. В случае какой-нибудь заминки минуты три я точно продержусь… Сейчас почти десять. Что же, я думаю, джентльмены могут взять шляпы и отбыть. С богом. Джентльмены последовали его совету и отбыли.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Светясь позиционными огнями, как рождественская елка в темной комнате, «Милан-270» вышел из причальных створов станции «Вайгач», отрастил сзади огненные струи с голубым ореолом и, белея корпусом, быстро пошел вниз — к смутным черно-синим размывам, течениям и завихрениям атмосферы плывшей под ним чужой планеты. На экранах слежения «Милан» уменьшился, на мгновение затемнился, снова проявился, превратился в светлую стрелку с двумя фитильками, в точку — и растаял. Мрак, ничего нет. Передачу продолжает судейский крейсер.
Третий, заключительный этап кромвелевского мемориала Серебряный Джон по высшему пилотажу в классе Е, 00.26, Валентина-II, ночная сторона. На все про все отводится шесть часов, от первого старта до последнего финиша — на противоположной стороне Валентины, на космическом комплексе «Терминал-6», и затем — награждение, поздравления, шампанское, контракты, неустойки, слезы, подтверждения выплат, неподтверждения, страховки, скандалы, банкет. Все пакуют чемоданы — и по домам, большинство — до апреля, до чемпионата мира.
Жеребьевка в подгруппе лидеров сыграла удивительный номер: открыть трассу выпало Эрликону, вторым следовал Такэда, третьим, как ни смешно, Баженов. Кромвель основательно призадумался: «Перестраивай теперь всю тактику — нас же догонять будут». «А ты извернись», — советовала красавица Шейла, привезенная в качестве группы поддержки. Хитрость предстояла немалая — чтобы увезти, на радость Бэклерхорсту, в специальном кофре большеухий серебряный кубок, похожий на перевернутый древнерусский шлем, Эрлен должен был не менее минуты с четвертью выиграть у Эдгара и не менее двух с половиной — у Такэды; нужно было, чтобы первый результат дня остался лучшим. Вот загвоздка.
На маршруте им предстояло провести час. Эрликон полулежал, утопленный в «кишке Маркелова», голова — в компьютерном шлеме, ноги на педалях, между ними — ручка, перед глазами приборы, за бортом — мрак. Все оборудование заново подогнано, протестировано, застраховано — десять часов максимальных нагрузок, и — под пресс. Нежно зеленеют экраны, горят шкалы индикаторов, тихо звучит Равель — скоро его сменит Мэрчисон, Второй концерт для фортепьяно с оркестром; Дж. Дж. поглядывает на дисплей — до атмосферы пять шестьсот, надо поторапливаться. Через одиннадцать сорок три проходим терминатор. Курс 96.
Кромвель отменил все предыдущие маневровые установки типа «отстали — обошли»; не имея впереди соперника, он приказал безжалостно опустошать баки, благо в условиях, максимально приближенных, топливного лимита не существовало, и Эрлен гнал машину во всю газотурбинную мощь.
Полторы тысячи. Разреженные слои. В аккомпанемент «Болеро» едва слышно запела плазма. Где-то за их спинами сейчас стартовал Такэда и тоже, наверное, нахлестывает рысаков, а через три минуты — очередь Эдгара.
Пока все хорошо. Можно не думать ни о Пиредре, ни о Звонаре, ни о Скифе. О Скифе думать не хочется особенно. Тогда в автомобиле и потом, в аэропорту, Эрлена охватила тихая истерика: разговор со Звонарем убил последние надежды, развеял всякую неясность, и логика Скифа открылась во всей своей жуткой наготе. Страшно было то, что прежняя жизнь уже окончательно осталась в прошлом, и теперь надо было начинать все сначала — снова одному, снова в мире, который вдруг стал враждебным. Дж. Дж. старался, как мог, его успокоить на свой лад: «Смешно сердиться на естественный порядок вещей. Подонки подонствуют, ублюдки — ублюдствуют. Железный выродок сотворил другого, из плоти и крови. Одному наплевать на родную дочь, другому — на племянника. Кстати, ну какой он тебе, к черту, дядя? Один названый братец загнал другого, словно Христа, в пустыню… Скиф отнюдь не такой уж зверь. Он поступил с тобой, если так можно выразиться, максимально благородно: показал архив и пригласил меня. Он дал тебе шанс. Извини, но большего и желать нельзя».