Реквием в Брансвик-гарденс
Шрифт:
– Ах… да. Я и забыл про них. Спасибо.
Доминик закрыл шкаф. Оставалось сделать две вещи: проверить те ботинки, которые были на молодом человеке в данный момент, и поговорить с мальчишкой садовника, чтобы узнать, где именно был разлит химикат и как долго он оставался достаточно влажным, чтобы оставить пятно.
– Эва, я и знать не знаю, как ево звать, сэр, – ответил ему мальчишка, хмуря лоб. – Об ентом вам надобно спросить у мистера Боствика. Однако оно через час высыхает, ежели пролить. Я сам после того наступил в евойную середину, и никакого следа не осталось.
– Ты в этом уверен? – настаивал Кордэ. Они стояли на мощенной камнем площадке перед
– Да, сэр, точно уверен, – ответил мальчик.
– А ты помнишь, в какое именно время пролил эту штуку?
– Не… не могу сказать…
– А если попробовать? Задолго до того, как мисс Беллвуд упала с лестницы, или нет? Постарайся вспомнить? – Доминик замер на влажных камнях, не замечая окружившей его красоты, думая лишь о времени и пятнах.
– Ну да, сэр! Канешна, помню. – Юнец явно был потрясен тем, что кто-то мог подумать, что он способен забыть такую вещь.
– Прикинь, что ты делал до того, как услышал о… о смерти, – настаивал священник.
Мальчишка задумался на несколько мгновений.
– Значицца, так: я чистил горшки для папоротников. Затем мне и спонадобилась эта жижа, – произнес он серьезным тоном. – Приходится бороться с красными клещами и ентими паучками. Точут листья, паразиты, а те гниют… – Мнение подростка о подобных тварях немедленно отразилось на его лице. – Никак от них не избавиться! Потом я поливал нарциссусы и гиацинты. Вот пахнут здорово! Те самые, которые с оранжевыми сердцевинками, мои любимые… нарциссусы то есть. Мистер Мэлори занимался, поэтому я успел подмести с его стороны. Он не любит, когда ему мешают. – Юноша не стал пояснять, в какой мере его уборка может стать помехой, однако выражение на его лице оставалось красноречивым. Теология теологией, однако место ей не в зимнем саду, где люди выращивают разные растения.
– А все остальное ты подметал? – продолжал расспросы Доминик.
– Да, сэр, подметал.
– А мистер Мэлори выходил оттуда?
– Не знаю, сэр. Я увидел, что внутри мне все доделать не удастся, и пошел поработать в саду. Так што я мог пролить эту жижу за полчаса до того, как упала мисс Беллвуд, а можа, парой минут позжее.
– А не за час?
– Вот уж нет! – с горячностью возразил мальчик. – Мистер Боствик сожрал бы меня живьем, коли б мне потребовался час на такую работу!
– Итак, пятно еще оставалось сырым, когда мисс Беллвуд упала с лестницы?
– Да, сэр, должно быть, так.
– Ну, спасибо…
Оставалось только одно дело, хотя священник был заранее уверен в результате… Так и оказалось: ботинки на ногах Мэлори были столь же чисты, как и те, что хранились в его гардеробе.
– Благодарю вас, – бесцветным тоном проговорил Доминик и, ничего больше не объясняя, в полном унынии удалился в свою комнату.
Мэлори не был виновен в убийстве. Теперь Кордэ верил в это, не зная, радует его этот факт или нет. Отсюда следовало, что виноват все-таки Рэмси, и ему было больно признать это. Впрочем, сам Рэмси сейчас уже не ощущал боли, находясь за пределами земных мук и страданий. А о более далеких последствиях для него священник не смел и помыслить.
Однако Питт считал, что старший Парментер не виновен в убийстве. А отсюда следовало, что он считал убийцей его, Доминика.
Кордэ расхаживал по комнате от шкафа к окну, а потом поворачивался и возвращался от окна к шкафу, едва замечая рассыпавшиеся по полу пятна солнечного света.
Томас будет задет
А Шарлотта будет ужасно горевать. Она так радовалась за него, когда узнала, что он наконец нашел свое призвание… В радости ее не было ни малейшей тени. Его арест сокрушит ее. Однако она не поверит в то, что ее муж совершил ошибку. Возможно, просто потому, что не вправе позволить себе сомнение в нем. Но если и не поверит, это ничем не поможет Доминику. Просто будут глубоко задеты все ее чувства.
Но глубже всего священника смущало то, что подумает о нем Кларисса. Она любила отца и верила в него, Доминика. А теперь она будет думать о нем с ненавистью и презрением, каковые трудно даже представить. Кордэ трудно было даже вот так стоять в этой давно знакомой комнате – с ее красным турецким ковром, полированными деревянными часами на каминной доске, шелестом листьев за окном – и представлять себе реакцию мисс Парментер. A ведь обвинение против него даже еще не выдвинуто! Почему-то до сих пор священник даже не представлял еще, насколько важным для него оказалось мнение Клариссы. Для этого не было никаких причин. Скорее, он должен был думать о Вите. Рэмси был ее мужем. Дом этот был ее домом. Это она обратилась к Доминику за поддержкой в своей тревоге, в своем горе. Это она доверилась ему, разглядела в нем доброго человека, полного силы, отваги, чести и веры. Она даже верила в то, что он способен стать вождем Церкви, маяком для простых людей…
Кларисса никогда не предрекала ему никакого величия. Ему придется разрушить мечты Виты, и разочарование в нем еще сильнее увеличит боль утраты и потери не только мужа, но и того, каким был некогда ее друг. Ей придется поверить в то, что Юнити убил он, Доминик. Питт, конечно, объяснит ей причину. Во всяком случае так, как он понимал ее… Питт расскажет ей об их прошлой любовной связи… если эти отношения можно было назвать любовью…
Любила ли его Юнити? Или просто была им увлечена, испытывала ту поедающую страсть к партнеру, которая может включать благородство, щедрость, терпение, способность отдавать ему все от сердца… а может и обойтись без них. Чувство это могло без особых усилий оказаться смесью некоего очарования и голода, временно разбуженного одиночеством.
Любила ли его Юнити?
Любил ли ее он сам?
Священник вернулся памятью к этим дням, пытаясь по возможности точно оценить их взаимоотношения. Воспоминания были болезненными, но в основном потому, что он стыдился их. Нет, он не любил мисс Беллвуд. Он был очарован, взволнован тем вызовом, которым она для него была. И когда Юнити наконец отреагировала на его намеки, Кордэ ощутил несомненный восторг. Эта женщина отличалась от всех его предыдущих подруг жизненной силой… силы, как и ума, ей было отпущено так много! Как и страстности.
Кроме того, она была собственницей и подчас проявляла жестокость. Теперь священнику куда острее припоминались ее жестокие выходки по отношению к другим людям, чем к нему самому. В памяти его не было никакой нежности, никакой жалости к этой женщине, которых, в известной мере, требовал факт ее смерти. С позиций жестокой честности, задним умом он понимал, что все его чувства к ней носили чисто эгоистичный характер.
Стоя возле окна, Доминик разглядывал свежие распускающиеся почки.
Да любил ли он вообще кого-нибудь?